Бровь Элизабет приподнимается.
– Так, теперь поподробнее о рыжей с красным зонтом.
Я пожимаю плечами.
– Не то чтобы я много о ней знаю. Просто она пытается быть в метро ровно в восемь пятнадцать. Ей, наверное, лет тридцать – может, немного больше. Она всегда читает журналы – «Нью-Йоркер», «Харперс базар» и все в таком роде. Умная. Однажды шел дождь, а у нее был этот ярко-красный зонтик. Наверное, я видел его один раз, но он произвел на меня впечатление, и теперь она всегда ассоциируется у меня с ярко-красным зонтом. Знаешь, как это делается? Как создаются талисманы для незнакомцев или людей, которых ты только что встретил? Например, это – человек со щелочкой между зубами. А это – женщина с фиолетовой сумкой. А она – рыжая с красным зонтом. Все остальное – предположения.
– И часто ты строишь предположения?
Это все равно что спросить меня, часто ли я дышу.
– Все время! – отвечаю я, возможно, слишком эмоционально. – Я имею в виду, что нас окружает столько людей, столько жизней. Как мы можем не делать предположений?
Я вижу, что эта игра по вкусу Элизабет. Она указывает на тучного человека, который сидит на скамейке, поедая пончик.
– Как насчет него?
– Гастроэнтеролог. От него только что ушла вторая жена. Он храпит.
– А она?
Элизабет указывает на развязную девицу-подростка: у нее в наушниках орет музыка, а сама она хмуро уставилась в телефон.
– Русская шпионка. Очень, очень, очень глубоко законспирированная. Она выясняет на Фейсбуке, какие любимые группы у агентов ЦРУ, и сообщает об этом родине-матери.
– А тот парень – явно сынок богатых родителей?
– Поэт-лауреат штата Вайоминг, более всего известный своими хвалебными песнями, посвященными любви ковбоев к лошадям.
– Я – та любовь, что далеко умчит?[6]
– Ты знакома с его творчеством!
Элизабет кивает головой, указывая чуть влево.
– А эта женщина с четырьмя детьми?
– Бродвейская актриса. Готовится играть роль женщины с четырьмя детьми. Ей столько всего предстоит узнать, ведь в жизни она одна-одинешенька, даже собаки нет.
– А как насчет вон той девушки?
Это сложно. Она показывает на саму себя.
– Та девушка? Похоже, она совсем недавно в этом городе. Но он ее не пугает. Наоборот – это кажется ей чрезвычайно увлекательным. Она хочет увидеть его целиком. И да – кроме того, она состоит в мафии штата Миннесота. Там идут войны между бандами из-за сыра.
– Это в Висконсине.
– Я хотел сказать – там идут войны между бандами из-за того, какой из городов-близнецов был основан первым[7].
– Ого! Слушать тебя – все равно что смотреть в зеркало.
Женщина с четырьмя детьми смотрит на нас во все глаза, словно ее «материнский радар» настроен на девочек, слишком громко разговаривающих с собой в общественных местах.
– Смотри, я тебе кое-что покажу, – говорю я, обгоняя ее.
Мы вышли на тропу, ведущую к эстраде-ракушке, справа от террасы Вифезда. Деревья, простоявшие здесь сотни лет, охраняют наш путь, указывая, чтобы мы шли вперед. Это одно из моих любимых мест, где природа набрасывает покров на все городские заботы и дарит атмосферу свежей листвы и света, людей, проходящих мимо, и мира, сохраняющего неподвижность. Я бегу, и Элизабет следует за мной. Я прыгаю вниз по ступеням к фонтану Вифезда, и она оказывается рядом. Статуя ангела приветствует нас, великолепная в своем спокойствии, величественная на своем пьедестале. Струи воды склоняются перед статуей, а музыканты окутывают ее музыкой. Вслед за мелодией плывут на лодках влюбленные. За ними бурно разрастаются деревья.
Элизабет никогда раньше здесь не была. Это легко понять по выражению ее лица. Я уже замечал такое раньше – у человека перехватывает дыхание от восторженного изумления. Я хочу сказать ей, что это только в первый раз, что будет еще и второй, и третий, и четвертый. Что она начнет приходить сюда день за днем, год за годом. Потому что именно так поступал я. Но чувство того, что ты здесь, в водовороте города, ничуть не уменьшается.
– Это удивительно, – наконец выдыхает Элизабет.
– Вы тоже так думаете? – откликается парень, стоящий на расстоянии примерно двух футов от нее. Он полагает, что девушка обращается к нему. И по тому, как он на нее смотрит, ясно, что он не прочь продолжить разговор.
– Но это еще не все, – говорю я своей спутнице.
Я хотел взять ее за руку, но вовремя опомнился: нет, не стоит этого делать. Ее рука просто будет смешно болтаться в воздухе, и все это увидят.
Я увожу мою спутницу прочь от туристов, музыкантов и парящего над всем этим ангела. Я перевожу ее через деревянный мост и увлекаю в леса, в тишину. Мы подходим к Рэмблу, где парк вступает в противоречие с ландшафтом и превращается в спутанный клубок потайных тропинок. Всего пятьдесят шагов – и вы уже вдали от города, да и от мира.
Элизабет замечает перемену.
– А это здесь тусуются серийные убийцы? – спрашивает она.
– Только по средам, – отвечаю я. – Мы в безопасности.
Деревья смыкают свои ряды у нас за спиной, и благодаря этому я чувствую, что мы можем вести себя свободнее. Теперь мне не нужно так беспокоиться о том, как мы выглядим со стороны.
– Так вот – хотя я и легко установил твою связь с мафией Миннесоты, – говорю я, – мне кажется, что в своих предположениях я все-таки упустил пару вещей. Не поможешь ли завершить твой портрет?
– О, я всего лишь простая девушка, – отвечает Элизабет с саркастической улыбкой, – которая почему-то усложняет все, к чему прикасается. Я как царь Мидас[8] – только все, к чему прикасаюсь я, превращается в драму. По крайней мере, так поговаривали мои так называемые друзья в моем так называемом родном городе. Я никогда раньше не ела блюд тайской кухни, и стыдно признаться, когда я наконец узнала, как произносится само слово – тайский. В пятом классе я была времен но одержима татуировками – до такой степени, что родным пришлось спрятать все мои фломастеры. Три года я посещала хор, чтобы проводить там время с моими так называемыми друзьями, но так и не спела ни единой ноты. Правда, я хорошо научилась раскрывать рот, притворяясь, что