Стелла не зависела от семьи материально. У нее за плечами была типичная жизнь университетской красавицы, которая задумывается о будущем только тогда, когда оно уже грозит стать прошлым: раннее замужество, ранний развод и не всегда приходящие в срок, но все же довольно внушительные алименты. Позволить себе роскошествовать она не могла, но на вполне беззаботную жизнь их хватало. В том числе на приобретение Визибла.
Усадьба, окруженная, по словам новоиспеченной владелицы, необъятными земельными угодьями, располагалась на холме на самой дальней окраине крошечного городка, отделенного от него рекой. За километр можно было увидеть ее трехэтажный фасад, к которому примыкал балкон, опирающийся на колоннаду, маленькие эркеры, устремляющиеся к потолку высокие створчатые окна и крышу, увенчанную множеством зубцов и фронтонов. Неудивительно, что Стелла в поисках подходящего, истинно американского названия для только что приобретенного богатства – дома, спрятавшихся за ним сарайчиков для дров и садовой утвари и бескрайнего, плавно переходящего в лес сада, из глубин которого выглядывали статуи в человеческий рост из некогда окрашенного, но давно уже поблекшего известняка, словно путники, обернувшиеся и обратившиеся в соляные столпы, – выбрала «Визибл»[1]. Как выяснилось вскоре, денег, оставшихся после покупки, едва хватало на то, чтобы покрыть даже малую толику расходов на ремонт. Кладка сыпалась, крыша в нескольких местах текла, а то, что некогда являлось садом, больше напоминало джунгли, где никогда не ступала нога человека.
«Кажется, что дом только и ждет подходящего момента, чтобы погрузиться в самое себя и мечтать о лучших временах, наслаждаясь тем, что его никто не трогает, – писала Стелла в Бостон в одном из теперь уже редких посланий. – Жители города ждут того же. Его большие окна наводят на них священный ужас. И знаешь почему, детка? Потому что достаточно издали увидеть их, как становится ясно, что за ними может жить только человек с широкими взглядами».
Я вырос на бесчисленных фотографиях Стеллы, которые через несколько месяцев после ее кончины Глэсс выдрала из оставшихся документов и развесила по всему дому, как дешевые открытки со святыми угодниками в дешевых же рамочках. Везде, где только можно – в полутемном холле, вдоль лестничных пролетов, почти в каждой комнате, – они висят на стенах, стоят на шатких столах и хромающих комодах, теснятся на подоконниках и притолоках. Из всех портретов Стеллы мне больше всего нравится тот, с которого смотрит ее загорелое лицо с тонкими чертами, огромными, до прозрачности светлыми глазами, окруженными множеством мелких морщинок, потому что она смеется. Это единственная фотография, на которой видно, что Стелла могла быть хрупкой и ранимой. На всех остальных заметно лишь детское упрямство, переходящее в откровенный вызов. Глядя на них, создавалось впечатление, что она вышла из пламенного горна, как закаленная, едва начинающая остывать сталь.
За три дня до того, как Глэсс должна была прибыть в Визибл, широкий взгляд на мир сыграл роковую роль в судьбе моей тетушки. Она мыла окна и, сорвавшись с третьего этажа, упала на пандус у крыльца и сломала шею. Там на следующий день ее и обнаружил почтальон: она лежала на гравии, будто спящая, оперев голову на руку и слегка подогнув ноги. Позднее Глэсс обнаружила свою телеграмму, посланную с парохода, и черновик ответа, который так и не был отправлен: «Детка, жду тебя и твое потомство. С любовью, Стелла».
Смерть сестры оставила глубокую рану в душе моей матери. Она обожествляла ее даже после отъезда на континент. Их мать умерла, когда обе были еще маленькими, – «от болезни на букву „р“», как выражалась Глэсс, – а отца, как показала жизнь, куда больше интересовали высокоградусные напитки, нежели высокие материи, в том числе судьба собственных дочерей, и известие о том, что они обе отправились за океан, он воспринял с запойным безразличием. Никто не знает, что с ним стало. Когда я однажды спросил Глэсс о своем деде, она лишь отрезала, что его поглотили Соединенные Штаты – и, как она надеется, уже никогда не выплюнут обратно. Погоревав первое время, она стала рассматривать смерть сестры с практической точки зрения: ведь, как гласило ее любимое выражение, если где-то что-то убыло, значит, где-то что-то прибыло. Смерть забрала у нее Стеллу и дала взамен Терезу – это был достойный эквивалент.
Городская управа поручила местному адвокату изучить документы, оставшиеся после гибели приезжей американки, и выяснить, имеются ли у нее родственники там, откуда она прибыла. За неимением свободного времени тот направил в Визибл практикантку – молодую рыжеволосую девушку, которая, оправившись от охватившего ее поначалу шока, довольно профессионально помогла появиться на свет еще двум дополнительным родственникам. Много лет назад она и сама перебралась из своего родного городка на север, чтобы поступить учиться на юриста.
В памятную необычайно сильным морозом ночь нашего рождения Тереза, на время выполнения задания переехавшая в Визибл со своим спальным мешком, действительно нашла то, что искала. Стелла оставила завещание, в котором объявляла Глэсс единственной наследницей Визибла и всего нажитого ею имущества. Однако с позиций закона все оказалось не так просто – с учетом того, что Глэсс была несовершеннолетней иностранкой без какого-либо вида на жительство, к тому же ни слова не знавшей ни на одном языке, кроме родного английского.
Тереза взяла Глэсс под свое крыло, замолвив за нее слово перед начальством. Адвокат благоволил к самой Терезе и благодаря ее заботе проникся симпатией к Глэсс – таким образом, не без его влияния и связей определенные люди на определенных должностях закрыли на многое глаза, законодательство было истолковано несколько в ином ключе, нежели обычно, и посредством пары протекционных писем предписания тактично обошли. Глэсс разрешили остаться в стране – но это стало лишь первым шагом на долгом пути. Стелла практически не оставила никакой наличности – а именно в ней Глэсс нуждалась в первую очередь. О том, чтобы продать дом, вопрос даже не вставал – Визибл представлял собой не только наследство любимой сестры, но и единственную крышу над головой, которую она могла дать своей крошечной семье. Здесь ей вновь помогла Тереза. Связавшись с университетскими друзьями, она организовала Глэсс подработку в виде ведения объемной корреспонденции на английском и составления кратких содержаний статей из специализированных международных