– Отставить. Ты того…, постой пока тут…, я сейчас договорюсь. Ночь проведешь в караульном взводе, у них там есть, где поспать, отдохнуть с дороги, значит, а утром поедешь к нашим, доложишь…
Герман Федорович куда-то быстро ушлепал в своих штатских тапках, вернулся только через полчаса с серой бумагой в руке.
– Выйдешь сейчас через это парадное и забирай вправо, до первой двери, у лестницы. Там караулка. Отдашь начальнику вот эту бумагу. Ничего не объясняй. Если будут спрашивать, скажи, полковник Тарасов велел, слушатель, мол, начштаба… Ну, сам знаешь! А завтра, в семь тридцать быть здесь как штык, с вещами. Я тебе новую инструкцию дам. Давай, брат. Кругом и вперед! Чаю попроси…и сухарей. Отощал вон совсем! Да ты не тушуйся! Тихий ты какой-то, Тарасов! Несмелый. А еще однофамилец!
Закончился первый в его жизни московский день. Впереди была целая жизнь, оказавшаяся и долгой, и тяжелой, со многими расставаниями, с потерями и встречами.
Второй день начался со знакомства, которое определит всю его жизнь.
Ранним утром вновь застучал каблучками дождь, вдруг остановился, задумался на мгновение и побежал, засеменив на цыпочках.
В семь тридцать выбежавший на минуту из общежития Герман Федорович уже в полной форме опять сунул Павлу в руку бумажку с адресом.
– Иди на площадь Дзержинского… Знаешь такую? Поспрашивай, если чего… Там прямо в первый дом, к дежурному, доложи кто ты, откуда, предписание предъяви. Направят, куда следует.
– А найти-то как площадь эту?
– Ах беда с вами! Лубянкой ее раньше звали, до 26-го года. Улицы там Большая, Малая Лубянки…, еще улица Кирова…, раньше была Мясницкой … Ну, как тебе еще объяснить? Иди вон прямо через площадь, по дли-и-и-нной улице, она потом расширяться станет, это уж Волхонка, ты опять иди дальше, а там уж и Кремль. Все прямо и прямо отсюда. Никуда не сворачивай. Кремль-то узнаешь?
Павел кивнул, краснея. Кремль узнает, а как же! Полковник посмотрел на него недоверчиво, вздохнул и покачал головой.
– Обогнешь его слева и иди себе, пока не дойдешь до самой Лубянки. Только ты людям говори – площадь Дзержинского. Нынче ее Лубянкой-то никто не называет. Ты запомни, это самый центр…, сердце, можно сказать, Родины.
– А про сердце говорить?
– Сдурел совсем, парень! Знаешь чего, вот тебе еще один адресок, там же…, – Герман Федорович сначала как будто поколебался, потом записал еще какую-то улицу и номер дома, поставил их торопливым почерком криво на бумажке, – Ты, прежде чем предъявить предписание, туда сперва зайди. Спроси Марию Ильиничну Кастальскую. Это дальняя моя родня, они сами-то с Владимира. Маша в управлении кадров НКВД служит. Между прочим, немного-немало младший лейтенант государственной безопасности уже. Хоть и молодая… да тебя постарше будет, на четыре годика… Но девка хоть куда! В прошлом месяце ее из сержантов госбезопасности в младшие лейтенанты произвели. Скажи, мой ты человек, служили в Забайкалье, мол, вот, надо для прохождения дальнейшей… О тебе тут уже знают, я ведь заранее все устроил. Как положено. Но она пусть подтолкнет, подыщет чего-нибудь, на довольствие поставит, койку даст… Тебе еще сколько служить на действительной?
– Год мне с небольшим. Я потом на сверхсрочной останусь. Возьмут, товарищ полковник?
– Возьмут, – Герман Федорович сказал это так, точно спрашивали его о лишнем, и без того понятном.
До Кремля топал долго, мок под непрерывным дождем. Народу встречалось мало, все попрятались. Время года для Москвы плохое – камень хоть и не промокает, а весь будто течет, сочится. Опять Москва не приглянулась. Еще и большая, тягучая. Скучная. Шел и все думал, а Кремль какой? Как на картинках? Или другой? Торопился даже к нему, чтобы сравнить и, может быть, развеять дурные впечатления о столице. И еще ворошило душу то, что с каждым шагом он ближе к самому Сталину. Тот же в Кремле сидит, в окно смотрит! Трубочку, небось, свою покуривает. А вдруг увидит пограничника Павла Тарасова в окошко! Что подумает? Кто это идет такой согнутый, мокрый, в зеленой фуражке, с солдатским сидором? Почему один? Где его часть? Где шинель? Где командир, товарищи где? А ну-ка, сходите, проверьте. Документы спросите. Да построже! А сам смеяться будет в усы.
Павел улыбнулся, прибавил шагу. Ему вдруг захотелось позабавить Сталина. Он уже точно знал, что тот стоит у окна и ждет его, забайкальского пограничника, комсомольца, тамбовского волчонка.
На Волхонке, о которой говорил полковник, его впервые остановил патруль – командир с бордовым околышем фуражки, в мокрой накидке, и два бойца с трехлинейками, в шинелях, насквозь прошитые дождем. У красноармейцев аж с носов капало, а на штыках дрожали крупные капли, на самом острие.
– Кто такой? Предъяви документы.
На петлицах у командира квадратики. Значит, комвзвода. Невелика птица, а козырять надо. Патруль, все же! Да еще столичный!
– Виноват…, товарищ комвзвода. Следую для дальнейшего прохождения… Сержант Павел Иванович Тарасов. Забайкальский пограничный округ.
– Откуда идете, товарищ сержант? – этот вопрос был уже вежливее, потому что комвзвода теперь разглядел цвет фуражки (она же промокла насквозь, сразу не видно), да и в предписании все ясно сказано. И книжка красноармейца. Все имеется. Все законно. Это пронеслось у Павла в голове, как будто он плыл по реке, устал и вдруг в тумане увидел близкую землю. Оттого стало спокойнее на душе и сил будто прибавилось. Павел не собирался тонуть в этом каменном море безразличия и ненастья.
– Из академии, товарищ командир. Там у меня начштаба учится.
– Из академии Фрунзе?
– Чего? …Виноват, товарищ комвзвода, не допонял я.
– Говорю, академия имени товарища Фрунзе?
– Так точно. Я там в караулке ночевал… Прибыл-то вчера, да эшелон опоздал. Пришлось вот…
– А где ж ваша шинель, товарищ сержант?
– Виноват. …Украли…в эшелоне, товарищ комвзвода, – не хотелось Павлу говорить, что сам же и забыл шинель в окружной школе. Это еще хуже. Подумает еще, что пьяный был. Он ответил так, еще и потому что вспомнил вчерашнего милиционера-рязанца, который сам же подсказал ему ответ своим торопливым заблуждением.
– Что ж ты, растяпа! А как там на границе-то, тихо? Самураи как?
– Чего им сделается-то, самураям! У нас сила. Боятся они нас.
– Это правильно! Ну, держи свои бумаги, герой.
Комвзвода вернул документы Тарасову, и рука его взлетела к плоскому, прямому козырьку и тут же сникла вниз, под накидку.
Кремль ахнул перед ним неожиданно, как из-под земли вырос. Как будто бы ждал встречи, знал, какой он – по фотографиям, по иллюстрациям, а он выскочил, словно здоровенный каменный черт из табакерки и оказался совсем не таким, каким он его ожидал встретить. Павел замер от нахлынувших на него неясных, пугающих ощущений и даже рот раскрыл. Тут он совсем забыл, что на него в