Неелов же тем временем уже распространялся о том, что он теперь никакой не гид, а дилер конторы по продаже бытовых компьютеров. И как он в качестве этого дилера ездил в командировку в Армению. Особенно подробно он описал свой поход в ереванское кафе. Вот он светлый, высокий, весь такой русский, зашел в душное помещение, где было полно маленьких, черненьких армян, и, подойдя к стойке бара, скромно спросил по русски чего нибудь попить. И как он на секунду отвернулся, оглядывая затаившихся, враждебно настроенных людей, а повернувшись, увидел летящую в свою голову бутылку из под шампанского. Естественно, успел пригнуться и, элегантно раскидав насевших коварных кавказцев, вырвался и побежал к гостинице. Те понеслись за ним кричащей, кровожадной толпой, которая по дороге обрастала все новыми и новыми мстителями. А он, дав швейцару полтинник и попросив не говорить, в каком номере остановился гость из Москвы, укрылся в комнате. Как потом ему пришлось всю ночь дежурить у своей двери, сжимая рукоятку ножа. Но все, конечно же, закончилось благополучно. Видимо, разъяренных армян остановил мужественный швейцар, или у кипящих жаждой мести ереванцев не нашлось достаточной суммы денег, чтобы перекрыть щедрые пятьдесят рублей Лени, или им вдруг очень захотелось спать и они заснули прямо у входа… Так или иначе, Леня спокойно покинул Ереван и теперь должен поехать в Среднюю Азию, где, по его словам, еще сильнее не любят русских, особенно таких, как он.
Катя постоянно поддакивала Неелову, улыбаясь уголками губ и теребя за руку своего нового гостя, который все больше и больше мрачнел. Наконец Леня, довольный произведенным эффектом, покинул их.
Катя некоторое время сидела молча, ковыряя красным ноготком обивку кресла и поглядывая на Алешина, который все больше менялся в лице, бледнел и мрачнел. А когда она открыла рот, Денис уже смотрел ей в глаза и, казалось, был готов ответить без ее вопроса. Девушка смутилась, но, тряхнув длинными волосами, прошептала ему в самое ухо:
— Что ты заскучал, может, пойдем потанцуем? Или, если хочешь, сходим к моей подруге. Она живет этажом ниже и сейчас готовится к контрольной по какому то там исчислению. У нее видео есть. Мы ее прогоним на кухню, а сами посмотрим что нибудь из комедий или ужасов. Идет?
— Нет, мне нужно уйти… Придется.
Он резко поднялся, отбросил книгу и вышел, перешагнув через ноги, которые она вытянула на его пути.
Дверь в ванную была приоткрыта. Там над краном склонился Олег, клацая о прижимную гайку разводным ключом. Вокруг на кафельном полу валялись пакля, старые вентили, тюбики и пластмассовые баночки шампуня, выпавшие из открытого шкафчика. Алешин прошел мимо, к туалету, напоминающему пенал. Закрыл унитаз крышкой и сел, обхватив голову руками. Но это не помогло…
В мозгу отчетливо звучало все, о чем говорили в комнатах и на кухне. Он слышал обрывки фраз то складные, то в виде разрозненных восклицаний.
Это были мысли.
Чужие мысли.
Их мысли.
Мысли оставшихся за дверью туалета.
Становилось страшно. Все тело ломило и покалывало.
«Волна» подкралась незаметно, пока он разговаривал с девушкой, усыпленный мягким светом торшера и ее удивленно восторженными глазами. Он знал, что теперь ему не справиться с миллиардом маленьких иголочек. Что теперь остается только одно — бегство. Иначе предстоит безумный вечер, когда он будет знать все, что сейчас скажет собеседник, и все, что он при этом подумает про него или про других. И ему, Алешину, придется улыбаться или делать безразличное лицо, когда в его мозг будут врываться чьи то завистливые выкрики, похотливые суждения и желания, дурацкие размышления и гнусные замыслы, перемешанные с пьяным бредом, полусонными галлюцинациями и видениями уснувших.
Он уже не сопротивлялся, и боли не было. Она вспыхивала, лишь когда воля начинала подавлять роящийся в его мозгу клубок чужих мыслей. И чем сильнее было противодействие, тем яростнее и беспощаднее разгоралась боль. Все, что ему нужно было сейчас, — так это забиться в какой нибудь подвал или на чердак или примоститься на скамеечке в пустынном сквере.
Он уже знал, что железобетонные стены многоэтажек от чужих мыслей спасали лучше, чем старые кирпичные стены. Вибрация вагона метро была предпочтительней мягкого движения автобуса. А такси — наиболее выгодным для него транспортом. Водитель чаще всего был занят дорогой, реже деньгами или ногами какой нибудь женщины на тротуаре. Других мыслей у него, как правило, не наблюдалось. Но все таки самым лучшим местом был мост. На его спине не задерживались пешеходы, гонимые промозглым речным ветром. По нему быстро проносились машины и поезда метро. Только на мосту через Москва реку Денис мог остановиться и прийти в себя.
Прийти в себя и осознать, что о себе он не знает ничего…
Он пробовал заливать водкой эти «всплески», этот «инфослой», эти «волны потока инородного сознания». Но сонм чужих мыслей превращался тогда в бездонные кошмары и его руки тянулись к лезвию бритвы, ноги приносили тело к распахнутым настежь окнам, а голова искала острые углы. После нескольких таких попыток, со вскрытыми венами, разбитым о бетон черепом и полумертвыми от ужаса родными, он совсем перестал пить спиртное.
Мосты. Лишь на мостах было спасение. Стоять у перил, смотреть на черную воду Москвы реки и не думать ни о чем.
И поэтому, слив воду из бачка, чтобы не вызывать подозрение долгим пребыванием в туалете, он твердо решил сейчас же пойти на большой каменный мост у Кремля, на котором в это время и в эту погоду нет ни одной живой души. И только его гранитные опоры жалуются на свою жизнь холодной осенней реке.
Алешин резко распахнул дверцу и услышал, как кто то отлетел от нее, повалился на вешалки и сполз на пол, увлекая за собой куртки и шарфы. Это был Леха Сурков, «импотент», сын умершего от облучения чернобыльца. Денис нацепил куртку, надел ботинки и быстро их зашнуровал. Сурков в это время поднялся и хмуро преградил ему дорогу к двери. Из кухни высунулось несколько любопытных физиономий. В ванной по прежнему звякал ключами Олег. Леха стоял перед Денисом, широко расставив ноги. Через его могучие плечи смешно свисал чей то цветастый платок с длинными кистями.
— Отстань от Катьки, ты, весельчак, а то убью!
— Брось дурить. Я не собираюсь ее насиловать. — Дениса охватил приступ ярости и раскаленного бешенства. Он