Ясно, что наука и вера – понятия не просто разные, но во многом противоположные. Согласно самой Библии, вера есть «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1, Синодальный перевод). Отталкиваясь от этого высказывания, науку можно было бы определить по аналогии как «объяснение видимого и поиск неизвестного». Да, они не пересекаются, если речь идет о естественных науках: ботаник изучает определенный вид растений, его вера или неверие в Бога едва ли влияют на чистоту эксперимента и объективность выводов. А верующему в час молитвы должно быть совершенно все равно, сколько лепестков у этого экзотического цветка.
Наука неотделима от такого понятия, как научный метод. Что это такое, точно определить трудно, на эту тему на русском написано несколько книг[2], но они выглядят достаточно сложно и объемно для тех, кто не изучал философию. Представители точных наук обычно отсылают к популярному изложению основ научного метода[3], но тут надо сразу оговориться, что оно касается естественных наук и к гуманитарным приложимо лишь отчасти.
К тому же о каждом из подобных утверждений о научном методе достаточно много спорят, и в целом можно сказать, что популярное изложение сути этих споров для широкой аудитории остается нерешенной и насущной задачей. Не пытаясь ее решить в рамках этой книги, назову основные принципы научного метода, как понимаю их сам:
● любое утверждение должно быть доказано (принцип верифицируемости);
● любое утверждение в принципе может быть опровергнуто (принцип фальсифицируемости);
● любое утверждение должно быть основано на законах логики;
● любое утверждение должно сопровождаться указаниями на его ограничения, сферу применимости и слабые места.
Критерий фальсифицируемости, выдвинутый в 1935 г. Карлом Поппером, с тех пор считается своего рода границей научного знания. Всякое научное утверждение в принципе может быть опровергнуто новыми фактами или экспериментами, если же оно неопровержимо – оно не научно. Так, утверждение «существует Единый Бог, он вступил в отношения Завета с народом Израиля» не научно, поскольку не может быть такого эксперимента или такого факта, пусть даже нам пока неизвестного, который бы его опроверг. А вот утверждение «в VIII в. до н. э. представление о Завете с Единым Богом было основной религиозной идеей израильтян» принципиально опровержимо и потому научно. Обратим внимание, что научность не тождественна истинности.
Впрочем, этот критерий вызвал немало критики: в конце концов, он сам неопровержим и потому… ненаучен. Он скорее похож на религиозный догмат, который провозглашен пророком или учителем и истинный просто потому, что истинен. По-видимому, любая система взглядов нуждается в неких изначальных недоказуемых положениях (аксиомах, как называют их математики), потому что ни одна такая система не может доказать себя сама. Но в общем и целом этих принципов придерживается подавляющее большинство современных ученых, хотя нередко возникают дискуссии о том, насколько строго им нужно следовать и в каком смысле они применимы к гуманитарным наукам (опять эта неясность с гуманитариями – и мы к ней еще не раз вернемся).
Далее. Можно сказать, что работа ученого в идеале протекает по определенной модели. Он исследует все доступные ему факты и строит некую гипотезу, которая объясняет наибольшее возможное число этих фактов с наименьшими допущениями (не умножая сущностей без необходимости) и без логических противоречий. Гипотеза нуждается в проверке экспериментами и если подтверждается, то становится признанной теорией. Важно, чтобы эксперименты были воспроизводимыми, то есть не только сам исследователь, но и любой желающий мог их провести и получить точно такой же результат.
Доказанная научная теория не только объясняет существующие факты, но и предсказывает новые. С одной стороны, такая теория входит в сокровищницу всемирного знания, и теперь уже следующие гипотезы должны так или иначе ее учитывать, а с другой стороны, и она не имеет священного статуса и подлежит уточнению, пересмотру или полному опровержению, если будут открыты новые факты или старые будут объяснены удачнее – больше фактов, меньше допущений, стройнее и короче логическая цепочка от предпосылок к выводам.
Идеальный ученый полностью объективен: он учитывает все, а не только удобные и приятные ему факты, принимает во внимание все возможные объяснения, осознает ограниченность и слабые места своей гипотезы. Если она оказывается недостаточно удачной, он отказывается от нее без сожалений… хотя как тут не сожалеть? И как добиться полной объективности, если в основе самого отбора фактов лежит пусть еще даже не гипотеза, но хотя бы проблеск догадки, некое странное предположение, да просто любопытство?
Физики Андрей Гейм и Константин Новоселов, работавшие в Манчестерском университете, проводили много странных экспериментов с клейкой лентой и графитовыми стержнями, пока не получили однажды материал, принесший им Нобелевскую премию по физике 2010 г. Новый материал называется «графен», это слой графита толщиной всего в один атом, он обладает уникальными свойствами.
Но можем ли мы сказать, что в самом начале своей работы, когда двое физиков под усмешки коллег склеивали и разлепляли полоски обычной липкой ленты с остатками графита, у них была четкая и внятная гипотеза, которая впоследствии подтвердилась (и добавим для бюрократов от науки, что эта гипотеза была внесена в годовой план их работы)? Похоже, что нет. Им было просто интересно заниматься странными экспериментами. Тот же Гейм получил в 2000 г. (вместе с Майклом Берри) сатирическую Шнобелевскую премию за самое бессмысленное открытие года: они заставили лягушку левитировать в магнитном поле. Гипотеза в том и другом случае звучала примерно так: «Из этого может получиться что-то интересное».
То есть в одной из самых строгих наук, физике, нобелевская работа порой отстоит от полной бессмыслицы всего на один шаг, а блистательные открытия иногда совершаются чуть ли не наугад – и это не умаляет их научности. Принципы научного метода – они именно принципы, а не железные правила, за нарушение которых «изгоняют из науки». И вряд ли Гейм с Новоселовым стали бы лауреатами Нобелевской премии, если бы, помимо серьезных научных знаний и прекрасного владения научным методом, не обладали изрядной долей мальчишеского задора и любопытства – а это уже качество субъективное.
Да и науки бывают разными. Рассказывают, как некогда на заседании Академии наук СССР вице-президент Академии физик Владимир Стеклов заявил: «Науки делятся на естественные и противоестественные». На что историк Сергей Платонов ответил: «Нет, на общественные и антиобщественные». Так «физики» и «лирики» обменялись любезностями и