— А брода тут никакого нет! — уверял седобородый старец, местный староста. — Пробовали гать наладить, при царе еще, так не держит трясина проклятущая! Хотите — сами проверьте.
— Я ж говорил, что полковник дело свое знает туго, — сломал веточку командир и, не глядя, кинул обломки в грязь. — Третий путь выбрал. Я таких в Крыму навидался: патроны расстреляют, а сами в море идут и не оглядываются. Мол, хочешь — стреляй в спину, хочешь — не стреляй. И тонут, представляешь! Сами тонут! Добровольно!
Чернобров дернул щекой — плохо заживающий сабельный порез, обещающий со временем превратиться в уродливый шрам, опять закровоточил — и вскочил в седло.
— Илюхин, бери своих бойцов и по кромке трясины — в обход. Выяснишь, нет ли где прохода.
Увы, разведка ничего не дала. Болото уходило вдаль, и конца-краю ему видно не было. Похоже, что старая карта-двухверстка не врала и до самой Кирсановки простирались одни лишь унылые, поросшие ржавым тростником топи, в которых без следа затерялся отряд полковника Еланцева.
Чернобров без толку проторчал в Глухой Елани целых две недели, но ничего нового об исчезнувших белых не узнал. Попытки навести гать ничего не дали, о броде местные действительно ничего не знали или не хотели говорить… Кровожадный Шейнис даже предложил расстрелять для острастки пару-тройку неразговорчивых селян, но командир, с каждым днем становившийся все угрюмее и угрюмее, отмел эту бессмысленную жестокость без разговоров. Настраивать против новой власти и без того недоверчивых кержаков[1] он не хотел.
Снялись с места и ушли к далекому Кедровогорску красные, только когда зарядили проливные дожди и появилась реальная опасность застрять в негостеприимной деревне до зимы. А то и до весны, что тем более не входило в планы непримиримых борцов с мировой контрреволюцией…
* * *— Неужели выбрались?
Перемазанный болотной грязью по уши, потерявший где-то фуражку есаул Коренных повалился в колючую осоку, казавшуюся изможденным людям мягчайшей периной, и с протяжным вздохом перевернулся на спину, глядя в розовеющее предутреннее небо. Не верилось, что позади без малого сутки изматывающего похода по разверзающимся под ногами хлябям. Только чудом удалось не потерять ни одного человека, ни одной телеги с ранеными и небогатым скарбом. Чего нельзя сказать о верховых конях, шесть из которых остались навеки в трясине, словно жертва жуткому болотному демону. Шесть чистокровных скакунов заплатили своими жизнями за то, чтобы люди смогли выйти на сушу…
— Не знаю… Наверное, да.
Владимир Леонидович тоже никак не мог прийти в себя. Стоило опустить на миг веки, и снова перед глазами вставала жирно чавкающая грязь, острые, как бритвы, стебли, коварные зеленые лужайки-проплешинки, так и манящие наступить, но скрывающие под собой бездонные омуты…
Не раз за прошедшие сутки люди обретали надежду, когда болото под ногами мельчало. Но трясина лгала, играла с людьми, снова и снова заставляя их вязнуть по пояс в ледяном вязком месиве, хватающем свои жертвы цепкими щупальцами и не желающем отпускать. Но теперь все было позади. Местность определенно шла на подъем, и чахлые березки, не имеющие сил для нормального роста без почвы под корнями, давно уже сменились лиственницами и кедрами, как известно растущими только на надежной суше. Даже если это был всего лишь остров, и то лучше, чем ничего. А уж если настоящий берег…
— Прикажите выставить часовых, есаул, — прохрипел полковник, ощупывая через липкую, пропитанную грязью ткань френча портсигар с заветной папиросой, едва не покинувшей его сутки назад. В последний раз.
— Что вы, Владимир Леонидович, — казак все никак не мог оторваться от созерцания разгорающейся зари. — Какой караул? Люди без сил. Да и нет тут никого, кроме нас да комаров.
— И все равно, Алексей Кондратьевич, расслабляться нельзя. Это приказ.
— Слушаюсь, — попытался козырнуть лежа есаул, но вспомнил, что без фуражки, и улыбнулся, блеснув безупречными зубами.
Через полчаса в лагере уже горели костры, между которыми бродили похожие на привидения фигуры. Раздевшись до исподнего, некоторые солдаты и казаки пытались привести в божеский вид верхнюю одежду, стоически борясь со сном, но большинство, так и не раздевшись, погрузились в беспокойный сон. Не спал и врач отряда, пытающийся в таких вопиюще-антисанитарных условиях сменить повязки у особенно нуждающихся в этом раненых. Словом, только что вырвавшийся из лап смерти отряд налаживал быт и приходил в себя.
— Дальнейшие действия? — поинтересовался есаул, уже успевший разжиться где-то новой фуражкой, снова лихо заломленной на левую бровь, у Еланцева, осторожно сушащего у костра изрядно подмокшую карту. — Занимаем оборону тут или движемся дальше? Предупреждаю сразу: почва здесь каменистая и окопы полного профиля вырыть будет до чрезвычайности трудно.
— И я считаю, что это напрасный труд, — покачал головой Владимир Леонидович. — Пройдем еще два десятка верст и остановимся там.
— Вы про то убежище, что нам сулил старик? — иронически улыбнулся Коренных. — Думаю, что старый леший соврал, чтобы мы не оставались поблизости от деревни.
— К чему ему лгать? Тем более, что с нами в качестве проводника остался его внук. По-моему, это достаточная гарантия. У крестьян очень сильны родственные связи, а у староверов — особенно.
— Да-а… — почесал в затылке есаул. — Чалдоны[2] родство чтут. Похлеще, чем мы, казаки.
— Вот-вот. По крайней мере, за естественной преградой оборону держать удобнее, чем в чистом поле. Завтра увидим все сами…
2
— Пришли, — сообщил здоровенный флегматичный «внучек», когда из-за поредевших сосен показалась каменистая осыпь, круто уходящая вверх к мрачным утесам, испещренным расщелинами. — Туточки оно…
— Ты куда нас привел, Сусанин? — нахмурил брови Коренных, меряя на глаз высоту препятствия. — Мы тебе что — тараканы по отвесным скалам карабкаться? Да тут саженей полсотни будет, как не более!
— Не пройти никак, — поддержал его штаб-ротмистр Зебницкий. — Прямо-таки Альпы-с. А мы, господа, не сенбернары, к сожалению.
Корнет Манской и поручик Деревянко промолчали из субординации, как самые младшие из присутствующих офицеров.
— Погодите, — осадил штаб-ротмистра Еланцев. — Э-э-э… Как бишь, тебя, любезный?
— Митрохой кличут.
— Дмитрием?
— Не, не Димитрием… Митрофаном. Митрофаном Калистратовичем. Кармадоновы мы.
— Простота нравов, — буркнул себе под нос полковник и добавил громче: — Это действительно то место, Митрофан, хм-м… Калистратович?
— Ага. Каменюки тут, как ограда вокруг озера.
— Вероятно, метеоритный кратер, — заметил приват-доцент, подъехав к совещающимся командирам: гражданский человек до мозга костей, он презирал всяческую субординацию. — Ты случайно, дружок, легенд никаких не слыхал про падающие с небес камни?
Проводник надолго задумался, ероша здоровенной пятерней пшеничные вихры. Офицеры и медик терпеливо ждали.
— Нет, — честно признался он после длительного размышления. — Про камни не слыхал. Да и откуда на небесах камням-то взяться? Это ж небеса все ж-таки.
Привалов было завел очи горе, готовясь разразиться длинной лекцией об астероидах, кометах, метеоритах и прочей астрономической премудрости, но «дитя