Трое подростков, вынырнувших из-за кустов, ударили её палкой под колено, отобрали сумку. Потащили в темноту, яростно отбивающуюся и отчаянно зовущую на помощь. Очерченный помадой алый девичий рот открывался широко, словно был готов порваться, но до проклятого судьбой острова не долетало ни звука. Двое прохожих, случайно свернувшие на эту же аллею, предпочли спешно ретироваться, испуганно озираясь и даже не подумав вызвать полицию.
В самом центре Сибири, в её столице, в сердце могучего города, в ста шагах от мэрии грабили и насиловали человека. Было ли до этого кому-то дело? Валентин, меланхолично наблюдая за детьми мегаполиса, обкусывал сухие губы. Город жил по своим законам, которые не способен уяснить даже самый мудрый его житель…
Он снова поменял наблюдательный пост.
Перешёл на северную оконечность острова, медленно вошёл в воду.
Хотел плыть, но не для того, чтобы спастись. Он хотел раствориться в своём городе. Без остатка. Если на роду написано утонуть в асфальтовых течениях проспектов и улиц — пусть так и будет.
Он плыл и плыл, пока над головой не начал зажигаться бледный рассвет.
Затем его, потерявшего последние капли сил, вынесло на берег, где Валёк и погрузился в тревожный и болезненный сон.
* * *
Этот остров станет его могилой.
С такими мыслями Валентин проснулся, с удивлением обнаружив, что уже почти два часа дня. Лицо и руки страшно обгорели под палящим солнцем, но он рассматривал покрытую коростой кожу отстранённо, как если бы та принадлежала другому человеку.
Сознание начинало затухать.
Причём не как в предыдущие разы, когда он терял задор, веру в спасение или энергию тела. Оно начинало умирать, и с неожиданным спокойствием Валёк вдруг понял, что готов.
Когда он умрёт, остров медленно погрузится под истрескавшийся асфальт площади Ленина, как уходят под воду целые континенты. И тогда он окончательно сольётся с царством круглосуточных аптек, серого бетона, гражданской несправедливости, бесконечного счастья, воровства, улыбок новосёлов, жгучей любви, охамевших таксистов, безысходности и страха, тусклых фонарей, победоносных триумфов, запредельной тоски, благоухающих цветов и огромных воробьиных стай.
Теряя ощущение времени, Валентин кое-как добрался до привычного места, с которого глазел на театр и бесчисленные восходы. Сел по-турецки, подогнув под себя ноги, и опустил голову на грудь.
Роща за его спиной ласково шелестела изумрудной тропической листвой.
* * *
— Ну, за старшего сержанта дорожно-постовой службы Валентина Гусева! — мужчины подняли наполненные стопки, но не чокнулись. — Земля ему пухом…
Застучали ложки, заработали челюсти.
Сидящие за длинным столом поминали коллегу, ушедшего из жизни прямо на рабочем посту.
— А ведь как держался… — в который раз посетовала женщина с погонами лейтенанта полиции. — Восемь дней в коме…
— Да уж… думали, выкарабкается, — разливая ещё по одной, подтвердил её сосед. — Его когда с площади-то увезли, он даже в сознании был. Всё что-то про остров твердил…
— Ага, лично слышал, — поддакнул с другой стороны стола напарник Валентина. — Это Валёк просто в отпуск собирался… куда-то в Таиланд, когда скидки начнутся. Вот и бредил…
— Ясно… — равнодушно кивнул начальник отделения, деловито осматриваясь и проверяя, у всех ли налито. — Жаль мужика. Сгорел на работе, ей Богу. А ведь ещё такой молодой был, всего сорок шесть. Эх, сколько русского мужичья от ударов гибнет…
— Сильный, — всхлипнула лейтенант, вынимая из сумочки платок. — И ведь целую неделю боролся! Ещё бы чуть-чуть…
— Эх, никого город не щадит… — тяжело и искренне вздохнул захмелевший Валькин напарник, поднимая наполненный водкой стопарь.
И добавил уже тише, будто сам с собой общался:
— Казалось бы, тысячи людей бок о бок… А живём — точно отшельники на островах. В одиночку под плитой мегаполиса гнёмся. Только когда помрёшь, тогда и вспомнят. — И снова повышая голос, чтобы слышали все: — Ну, друзья, помянем…
А. ФРОЛОВ, 2011