Советских столовых по центру города открылось уже штук пятнадцать. Об этом Самсон от вдовы дворника знал. Как и то, что кормили там госслужащих по особым талонам и что в эти обеденные талоны хлеб не входил.

Внутри его встретил аппетитный запах чуть подгоревшей пшенной каши. Он осторожно подошел к поварихе, стоявшей по другую сторону от стола выдачи.

— Вы без талонов кормите? — спросил.

— Вы по списку губисполкома? — спросила она и стала искать глазами что-то под столом выдачи, видимо, этот список.

— Нет, я так, просто проголодался.

Она окинула взглядом помещение столовой, в котором в данный момент только одна женщина громко ела суп.

— Хорошо, — вздохнув, негромко сказала. — Пшенная каша с подливой и чай. Шесть пятьдесят.

— Это какими? — осторожно поинтересовался Самсон.

— А какие у вас есть?

— «Керенки».

— Тогда двадцать, — перешла она на шепот.

Пшенная каша с густой коричневой подливой жевалась тяжело, но оказалась вкусной. На кончике рукоятки ложки из странного серого и легкого металла, может, из нечистого алюминия, была выдавлена пятиугольная звезда. Она все время отвлекала Самсона от еды, ему хотелось ее рассмотреть. Да и рука, привыкшая к тяжелым и благородным столовым приборам, держала ложку неуверенно, даже снисходительно. А к этому еще добавлялось ощущение, что у ложки свой кисловато-ржавый привкус, который оставался на губах после каждого ее прикосновения. Привкус Самсон запивал чаем. Чай своей сладостью помогал пропихивать кашу глубже в глотку, в горло, в пищевод. По мере опустошения тарелки с синей надписью по краю «Советская столовая» желудок Самсона наполнялся тяжестью и спокойствием. Мысли постепенно отходили от еды и начинали «засматриваться» на другие темы. Вспомнилась Надежда, которая поначалу, перед встречей, представлялась ему хрупкой, тонкой, воздушной. После встречи, перевернувшей это представление на противоположное, разочарования не наступило. В ее спортивной сбитости и даже в том, как на ней с трудом застегивался черный каракулевый полушубок, во всем этом чудилась ему невероятная, почти акробатическая устойчивость к потерявшей эту самую устойчивость ежедневной жизни и к ее вызовам и проблемам.

«Как же теперь я ей комнату дам, если ко мне красноармейцы вселились? — задумался Самсон не без горечи. — Может, переведут их куда в скором времени? Не может же армия по квартирам граждан жить!»

Саша Бабукин встретил его с подозрением, но в квартиру впустил. Конечно, после двух революций 1917-го и после кровавого 1918-го каждый человек, встречавший знакомого, даже друга, которого в последние два года не видел, не без страшных предчувствий расспрашивал, что тот делал в это время смуты и крови.

— Ты ж все там живешь? На Жилянской? — спросил Бабукин осторожно, поправляя опустившиеся вниз тонкие кончики усов, отрощенных как-то по-особому, не так, как он их раньше носил. Раньше они тонкими острыми кисточками по обе стороны от носа чуть вверх смотрели.

— Да, там же, — Самсон присел на предложенный стул возле шахматного столика. — Только теперь один. Отца недавно убили, а мама с Верочкой от легочной инфекции умерли.

— Горе-то! — задумчиво произнес Бабукин и пожевал толстые губы.

Сам он сохранил плотность тела, несмотря на продовольственные кризисы, которые с удивительной регулярностью сменяли друг друга названиями, но не смыслом. Хлебный кризис был сменен молочным и масляным, тот был сменен мясным, мясной — крупяным и снова хлебным.

— А к тебе на постой никого новая власть не привела? — оглянулся взглядом по широкой гостиной Самсон, остановив свое внимание на высоких напольных часах, время на которых не могло соответствовать настоящему.

— Нет, Радомицкий уберег от этого. Выдал охранную грамоту, освобождающую от реквизиций, мобилизаций и прочего!

Самсон, услышав фамилию еще одного из прошлых товарищей, вскинул голову, с любопытством в глаза Саше Бабукину посмотрел, как бы прося о продолжении.

— Он же теперь начальник на железной дороге! — добавил хозяин квартиры. — А железнодорожники, они от всего плохого освобождены!

— Так ты теперь железнодорожник?

— Я — нет, что ты! Я на электростанции.

Самсон задрал голову и посмотрел на электрическую лампочку, единственную, светившую из четырехрожковой люстры.

— Во как! — удивился он. — Повезло тебе! И образование пригодилось!

— Какой там повезло! — отмахнулся рукой Бабукин. — Вот ты платишь за свет?

— Нет, — ответил Самсон. — Да ведь счетов не присылают!

— Никто из граждан за свет не платит! Только город за трамвай доплачивает и с топливом помогает! А топлива уже почти нет! Мы ж на дровах теперь электричество делаем! Еще две баржи с дровами на Днепре остались, а потом что? Мосты деревянные разбирать?

— Ну да, — гость сочувственно закивал. — Я же и сам вижу, свет только вечером, да и то не всегда, вода — утром и вечером, да и не всякий день!.. Я о другом хотел посоветоваться. Может, у тебя там какая-нибудь работа для меня найдется? Ну чтобы делом заниматься.

— Работы много, — усмехнулся Бабукин. — И зарплата хорошая. Только ее не платят.

— Как не платят?

— Так не платят. Талоны дают, карточки, боны какие-то на отрез сукна. А денег почти нет. Потому, что граждане за свет не платят… Хочешь такую работу? Тогда устрою!

— Надо подумать… — Самсон сник, и хозяин в ответ на это еще раз улыбнулся, только теперь с горечью.

— Думай-думай! И не спеши! Сейчас спешить должны только те, кто фанерные памятники ставят!

— А им чего спешить?

— А им платят деньгами за каждую голову памятника! За двухголовый бюст — вдвойне! Художники теперь в привилегиях! Не то что инженеры!..

Зайдя в коридор, Самсон сначала натолкнулся на военные ящики, а потом, в темноте, и на винтовку, что к стене приставлена была, как метла. Она упала и выстрелила. От испуга Самсон на корточки бросился и услышал сквозь грохот, как внутри квартиры с грохотом двери захлопнулись.

Дождавшись тишины, он еще раз щелкнул электрическим выключателем лишь для того, чтобы убедиться, что света действительно нет. Потом прошел в гостиную, нашел в привычном месте спички и свечу. С ней в руке осмотрелся, пытаясь понять: куда красноармейцы делись? Там их не было, и он заглянул в отцовский кабинет. И увидел их в углу прямо на полу сидящих с перепуганными, а оттого при свечном освещении еще более драматичными лицами.

— Ты это что? — дрожащим голосом вопросил Антон, поднимаясь на ноги.

— Темно, — ответил виновато Самсон. — Она упала и выстрелила.

— Это ты винтовку заряженной оставил? — Антон обернулся и злобно зыркнул на товарища.

— А чего я? Я не заряжал! — ответил Федор, тоже поднимаясь с пола.

Самсон их уже не слушал, он пытался понять, как они на ночь в этом кабинете разместятся, где только одна кушетка и стои́т.

— Может, вам лучше в гостиной спать? — спросил он.

— Большая больно! — ответил Федор, почесав небритую щеку. — Оборону трудно держать!

— Какую оборону? — не понял Самсон.

— Ну, если нападут.