Рис. 4-7 по порядку: П. Пикассо, «Автопортрет» (1972); П. Пикассо, «Портрет женщины» (1955); П. Пикассо, «Голова женщины» (1939); Э. Мунк, «Крик» (1893)
Проведем грубое упрощение: в случае с этими «лицами», созданными Пикассо, мы должны прежде знать, что перед нами «лицо», и лишь затем мы будем способны распознать его в качестве такового. Но этому знанию мы должны сначала научиться, что, как известно, и происходит в процессе онтогенеза. То есть мозг учится неким шаблонам восприятия – формирует в себе некие идеальные (инвариантные данной «сущности») модели, которые впоследствии помогают ему быстро объединять разрозненные данные, чтобы идентифицировать те или иные объекты, как бы вкладывая их в соответствующий инвариант (рис. 8).
Рис. 8 а) мультяшное лицо; б) это уже не лицо, а путаница какая-то
Привнесение «сущностей» – эссенциализм
Впрочем, и это пока не вполне объясняет существо дела – не случайно мне пришлось использовать понятие «сущности» для объяснения этих процессов. Действительно, эти «модели» настолько инварианты, что в них же – смыслово (по подобию неких «сущностей») – вписываются и собачьи морды, и птичьи клювы, и пуговицы на плюшевом медведе, и даже образ лица в рисунке облаков.
Причем, если в случае «морд» и «клювов» речь в принципе действительно идет о чем-то вроде «лиц», то вот в случае с «пуговицами» на плюшевых игрушках и «облаками» на небесах говорить о «лицах» можно лишь с предельной долей условности – это придуманные лица, привнесенные в реальность лица, но не «лица» как таковые, каковых ни у плюша, ни у небес по определению быть не может.
Подобное «угадывание сущностей» (а в действительности, конечно, их привнесение психикой в воспринимаемый объект) нейрофизиологи уже окрестили эссенциализмом (термином, использовавшимся и ранее, но теперь приобретающим совершенно новое и специфическое звучание). В каком-то смысле речь идет о «платоновском идея-лизме» – «стольности», «чашности» и т. д.
«Стол» является в этом смысле таким же инвариантом, как и «лицо» (или «чашка», или что-либо еще в этом роде): все, что мы можем уподобить соответствующей функции стола, может быть идентифицировано нами как «стол», а все, что мы можем уподобить функции лица, может быть идентифицировано нами как «лицо», хотя оно и не является «лицом» по существу (что с лицом как раз таки в большинстве случаев понятно, а вот со столом – нет). Так или иначе, но привнесение «сущностей» в ее «объекты» является обычной и необходимой для нашей психики практикой.
Происхождение «сущностей»
Однако мы так и не ответили на вопрос, откуда берутся эти «сущности». Да, мы как-то им обучаемся, но это лишь объяснение феномена, а не причинное указание на него. Почему мы – в онтогенезе – учимся именно этим сущностям – лица, стола, чашки, а не сущностям, например, музыкальных октав или комплексных чисел?
В основе лежит отношение: исходя из наших потребностей, мы входим в отношение с фактической реальностью, пытаясь как-то эти потребности удовлетворить. И вот как раз по результатам этих отношений мы и формируем соответствующие «сущности», которые, в идеале, должны оказаться инвариантными для огромного количества самых разных явлений, потенциально способных удовлетворять ту или иную нашу потребность (нужду).
Когда ребенок усматривает сущность «лица» в плюшевом медведе, он удовлетворяет таким образом потребность в наличии рядом с ним «живого» и «доброжелательного» существа, усиливающего его чувство защищенности и безопасности. Точно так же (условно говоря, конечно) возникает и сущность «стола», и сущность «чашки», а равно и прочих «платоновских идей», удовлетворяющих уже другие, более сложные наши потребности, которые и потребностями-то в привычном значении этого слова назвать нельзя (так что где-то можно говорить о «необходимости», где-то – о «нужде»).
Странно, например, было бы говорить о «потребности» в математическом счете, или о «потребности» искать философскую истину, или о «потребности» в музыке. Однако в рамках внутренней психической механики это действительно «потребности»: решение интеллектуальных задач – математических, философских, психологических, социальной коммуникации, получения эстетического удовольствия и т. д. – ничем не отличается для психики от решения задач удовлетворения физиологических потребностей. И те и другие используют один и тот же, если можно так выразиться, инструментарий нашего мозга: и те и другие работают посредством создания «интеллектуальных объектов» и каких-то правил оперирования с ними.
Итак, мы оказываемся способны к формированию самых разных – дифференцированных – сущностей. Например, «любовная страсть», «дружеская любовь» и «человеческая привязанность», при всей их внешней схожести, будут восприниматься нами как родственные явления, но с разными «сущностями». И в этом нет ничего странного, поскольку они, по существу, удовлетворяют разные наши «нужды».
«Сущности» как способ интерпретации содержаний
Мы так же формируем, например, и сущность «языка», понимая под ней что-то особенное и специфичное, что мы вряд ли можем выразить словами. Но при этой своей невыразимости именно она – эта «сущность» «языка» – и позволяет нам идентифицировать иностранные языки как «языки», а не бессмысленное бормотание, или «язык» жестов – именно как «язык», а не простое размахивание руками и кривляние.
Эта же, привносимая нами в «объекты», «сущность» «языка» помогает нам понять «язык» дорожных знаков именно как «язык», который что-то нам сообщает, а «язык» программирования – как нечто имеющее соответствующее свойство «языка». Благодаря этой «сущности» мы различаем специфические «языки» различных научных дисциплин, а пение птиц или эхолокацию дельфинов понимаем как «язык» их общения. Посредством этого же своего эссенциализма «языка» мы способны понять идею шифрования, изучать «язык» посредством различных лингвистических концепций, видеть его значение в антропогенезе и т. д. и т. п.
То есть именно наша способность привнести во все эти «объекты» «сущность» «языка» позволяет нам видеть во всех указанных (и многих других случаях) «язык». Однако перечисленные феномены совершенно различны, и более того, в части из приведенных примеров вообще затруднительно говорить о «языке», понимая его формально – «классически», как предлагается в каком-нибудь справочнике.
Что за «язык» у дельфинов? Можно ли его вообще соотнести с нашим «языком»? «Язык» ли изучается лингвистами или некое производное «языка»? Почему программирование каким-то определенным способом называется каким-то конкретным «языком»? Иными словами, это приведение разнородных феноменов к «языку» – вещь произвольная и условная. Но нам так удобно, потому что у нас есть «сущность» «языка», привнося которую в соответствующий «объект», мы получаем возможность что-то с ним делать – как-то его понимать, куда-то встраивать и т. д.
Иными словами, привнесение «сущности» в «объект» – это совершенно для нашей психики обычная и даже утилитарная практика: удобный способ