С приходом осени деревня вымирает.

Дачники возвращаются в город, а местных жителей здесь почти не остается. Можно спокойно бродить туда-сюда и фотографировать. Лишь изредка в каком-нибудь окне показывается суровое старушечье лицо – сразу ухожу. Не люблю сельских, даже когда они просто пялятся.

Сельские – вымирающий вид, и они об этом знают. Эволюционировать или исчезнуть – вот и все их перспективы. Кто выбрал первый вариант – давно уехал, а те, кто остался, глядят на приезжих с ненавистью. Как будто это мы виноваты, что они – слабое звено.

Когда-то здесь кипела жизнь. Здесь есть двухэтажный дом культуры, а позади него – парк. Сейчас это, конечно, не парк, а просто рощица, обнесенная частоколом чугунных пик. Под слоем палой листвы угадываются дорожки. В зарослях виднеются останки качелей и скамеечек. Старательно фотографирую все это. Потом выложу в какой-нибудь тематический паблик.

Сегодня я уже много наснимал. Остался последний штрих. В таком парке обязательно должен быть мемориал Победы.

Вот и памятник. И первая неожиданность за день.

Памятник как памятник: солдат в каске и плащ-палатке стоит на постаменте, опустив взгляд. Автомат ППШ, который солдат держит одной рукой, направлен в небо: прощальный салют павшим товарищам.

Возле памятника стояла коротко стриженная девушка в сером комбинезоне, плотно облегавшем ее худое, спортивное тело. В таком комбинезоне, наверное, удобно работать в саду. Хотя сезон садовых работ вроде бы кончился.

Стояла неподвижно, смотрела на памятник, задрав голову. Будто видела что-то, чего не вижу я.

Я подошел ближе, глядя на девушку сбоку.

Девушка чуть старше меня. Она рассматривала солдата так, будто не понимала, что это и зачем это. Лицо серьезное, вдумчивое. С таким лицом могла бы смотреть на памятник инопланетянка. Или гостья из будущего. Да, я смотрел этот фильм, хотя ненавижу все совковое. В детстве родители заставили. Пришлось осилить, чтобы не расстраивать стариков.

Я сфотографировал ее. Вздрогнув, она обернулась на щелчок.

– Привет, – сказал я.

Испуг исчез из ее взгляда меньше чем за секунду. Кажется, она поняла, что я не сельский троглодит и бояться меня нечего. На всякий случай быстро огляделась и, убедившись, что я один, сказала:

– Здравствуй. Кому этот памятник?

Я не удивился. Иностранка, наверное. Хотя по-русски говорит чисто.

– Неизвестному солдату.

– Солдату. Человеку, который убивает людей.

Мне нечего было на это возразить.

– Я Слава, – сказал я.

Какое-то время она молчала, будто собственное имя вспоминала.

– Я Изольда. Ты здесь живешь?

Она повернулась ко мне, и я увидел на ее животе пятно засохшей грязи. Левый рукав комбинезона слегка надорван. На левой щеке – поджившая царапина. Штанины мокрые по колено.

Я сразу представил, как она бежит через лес, поскальзывается, цепляется одеждой за кусты… От кого удирает? И откуда она вообще тут взялась, одна-одинешенька среди этих зарослей и развалин?

– Да, живу…

– Слава, я очень хочу есть.

Кажется, Изольда изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал не слишком строго. Получалось так себе.

– Пошли, поедим, – предложил я.

Сделав два шага в мою сторону, она резко остановилась и спросила:

– Мне не придется вступать с тобой в связь в обмен на еду?

Точно инопланетянка. Но я решил не удивляться. За свою жизнь я видел столько разных фриказоидов! Я мог бы как-нибудь пошутить в ответ, но не стал: чувствовал, что не поймет. Сделал такое же серьезное лицо, как у Изольды, и сказал:

– Нет, не придется.

И мы побрели к выходу из парка.

По деревне шли молча. Мне пришлось подстроиться под медленный шаг Изольды, на ходу внимательно осматривавшей каждую избушку, развалившуюся или целую. Лишь когда из-за забора на нас залаяла собака, девушка вздрогнула и прибавила ходу.

Через минуту успокоилась и, в очередной раз осмотревшись, произнесла:

– Здесь очень мрачно.

– Ты очень наблюдательна, – не удержавшись, съязвил я.

Она задумалась ненадолго, а потом что-то неслышно прошептала. Вроде бы повторила мои слова.

Запоминает. Учится говорить, как земляне.

– Вся страна – большая помойка, – добавил я.

– Почему? – спросила Изольда.

А и правда, почему?.. Я не знаю. Почему помойка – это помойка? Наверное, потому, что туда все мусор сваливают.

Деревня вскоре кончилась. Осталось перейти узенькую речку по пешеходному мосту – прочному, деревянному. У моста вкопан столб – невысокий, в человеческий рост. На столбе – что-то вроде африканской маски.

Не знаю, как еще это назвать. Деревянная рожа с распахнутой пастью, высунутым языком и стеклянными глазами. Идеально, чтобы отпугивать суеверных сельчан. Зачем еще этот столб с деревянной рожей может здесь торчать – ума не приложу.

На том берегу стоит окруженный плотным кольцом деревьев и невысоким забором один-единственный домик – одноэтажный, из белого кирпича. Но это так кажется, что одноэтажный. На самом деле его подвал – это еще один полноценный этаж, плюс чердак – еще пол-этажа.

Я достал маленькую связку ключей. Один ключ – от железной двери, другой – от гаража, от чего третий – не знаю. Вход в дом только один. На окнах, разумеется, решетки. Внутри дома нет никаких замков, никаких сейфов – это единственное, чего там нет. А так – все удобства. Живи хоть целый год.

Первым делом я отправил Изольду принимать душ. Сварил ей рис быстрого приготовления, в пакетиках, открыл банку тушенки, вскипятил чайник. Из одежды нашел старый халат – пусть пока будет в нем, а там посмотрим.

Изольда вышла из ванной через полчаса. Наверное, и дольше там проторчала бы, но чувство голода пересилило.

Впрочем, кушала она медленно, с большим достоинством. Первым делом подцепила кусок мяса, подозрительно понюхала, а потом все-таки отправила в рот: мол, придешь к вам в дом – научишься есть всякую гадость. (Тьфу, опять совок цитирую.) Выражение ее лица быстро стало невозмутимым.

Я подождал, пока она съест основное блюдо и приступит к чаю со сладостями. Как мне показалось, наступил момент, подходящий для серьезных вопросов.

– Ты одна?

– Да.

– Ты заблудилась?

– Да.

– У тебя есть телефон?

– Нет.

– Потеряла?

Короткая пауза.

– Можешь думать так.

Что она от меня скрывает и зачем? Что у нее отобрали телефон? Что ее