– Не знаю, – сказал он. – И даже не берусь предположить.
– Ладно, – сказал Мирзоев, – сидим на попе ровно. Если что, тут ведь можно будет и перекусить?
Шон пожал плечами:
– Слегка. Сэндвичи, пицца… подогретая, конечно. Кухни, увы, нет.
Мирзоев усмехнулся:
– После месяца на сухарях пополам с мышиными какашками… помнишь, Самратх?
– Нормальные какашки, не знаю, чем тебе не понравились, – невозмутимо сказал Самратх.
Шон прыснул в бокал, закашлялся.
– Да ну вас, ребята, – сказал он. – На самом деле, не смешно.
– Если бы мы не смеялись, – сказал Самратх, – то давно бы уже сдохли от огорчений. Вот японцы молодцы когда-то были: «Самурай должен жить так, будто уже умер». Реально помогает.
– И в чём это им помогло? – спросил Шон.
– Я же говорю – когда-то. Восемьдесят лет оккупации из кого угодно сделают изящного нытика.
– Ну… – начал Мирзоев.
– Мы не в счёт, – сказал Самратх. – Англия для нас была меньшим злом, и мы осознанно приняли её сторону. А потом уж… как получилось, так и получилось. Лично я никого и ни за что не осуждаю.
– Кроме индусов, – сказал Шон.
– Их я тоже не осуждаю, – покачал головой Самратх. – Такими их создал Бог. Наверное, в назидание человечеству.
– При этом ты их спасал… – сказал Мирзоев.
– Помогал спасать. А как иначе?
– Это точно, – сказал Мирзоев. – У нас тоже под боком были… в назидание.
– У каждого народа, наверное, есть такие, – сказал Шон, допивая виски и знаком показывая: «повторить». – Ильдар, ведь ты же не русский?
– Хм, – сказал Мирзоев. – Вообще-то «русский» – это не национальность.
– Не понял, – сказал Шон.
– Это состояние души.
Самратх беззвучно хлопнул в ладоши.
– Правда, – сказал Мирзоев. – Я как-то переводил для Интерпола. Всякие дела русских мафиози – и просто бандитов. Так там из ста фигурантов именно русских было где-то четверо-пятеро. Остальные – кавказцы – не в смысле белой расы, а в смысле с Кавказа, – армяне, евреи, узбеки… в общем, интернационал. Татары тоже… да. Ну и в кино в вашем – обязательно какой-нибудь русский бандит Арчил Бесошвили… В общем, когда это всё вокруг началось, я вдруг осознал себя вполне русским татарином. Для простоты – русским. Потому что «русский» – это притяжательное прилагательное. Ну и, конечно, состояние души…
– И что, тебя настоящие русские считают русским?
Мирзоев пожал плечами:
– Всякое бывает. Но да – настоящие русские меня считают русским. Иногда это приходится доказывать… впрочем, всё это суета сует и всяческая суета. Извините…
Он достал завибрировавший телефон.
– Слушаю. Хорошо. Пройдёшь вдоль больших стендов, потом ещё шагов через двадцать будет коридорчик, зайдёшь туда и сразу направо. Да, жду. Ждём. Да, с хорошими людьми. Давай.
– Кто? – спросил Самратх.
– Котов. Значит, что-то сдвинулось с мёртвой точки…
– То есть если и его выгнали…
– Его не могли выгнать. Они там отдельно торг вели – и, получается, закончили. Скоро что-нибудь узнаем… Да, ребята, на всякий случай – не спрашивайте его про семью.
– Все умерли? – насторожился Шон.
– Все живы. Просто жена ушла в какую-то секту и забрала детей. Он пока ничего не может сделать.
– Тогда не так уж плохо, – сказал Шон. – У меня брат со всей семьёй… в третью волну, уже на спаде… Обидно. Хороший был брат. И ребятишки хорошие.
– «За Лю-волной идет Волна нового типа. Вам ее не остановить…» – пробормотал Мирзоев.
– Что?
– В детстве любимая книжка была. Про космос. Там тоже возникла проблема: катастрофа, всех спасти невозможно, только какую-то часть людей. И вот они пытались демократически этот вопрос обсудить, всё взвесить, проголосовать – как мы любим. А потом оказалось, что ничего этого не нужно – капитан единственного корабля своей властью до отказа набил его детьми…
– Да, если бы так можно было… – вздохнул Шон и уткнулся в бокал, держа его двумя руками.
Подошёл Котов. Лицо его было странным – как будто он пережил величайшее изумление в своей жизни и всё ещё не отошёл.
– Привет, ребята, – сказал он. – Давно не виделись, Самратх.
– Давно, Миша. Наверное, с Сицилии.
– С ней, с родимой… Так, что тут можно выпить? – последнюю фразу он произнёс внезапно осипшим голосом.
– Вот как раз сицилийские апельсины здесь великолепны, – сказал Мирзоев. – Лучше, чем тогда на Сицилии.
– Точно… Девушка, – почти прошептал он, – мне вот столько (он показал на стакан Самратха) апельсинового фреша. Но без льда. Ф-ф-ф… – он посмотрел на всех по очереди и больше ничего не сказал.
– Новости есть? – спросил Шон.
Котов показал пальцем на своё горло, потом кивнул. То есть: смочу связки и расскажу.
Пока жужжала соковыжималка, все молча на него смотрели. Потом смотрели, как он пил, стараясь не всосать весь стакан одним глотком.
– Ну? – спросил Мирзоев.
Котов покивал. Замер – то ли впитывая влагу, то ли собираясь с мыслями.
– Миша, – вдруг громко спросил Шон, – а вот скажи: Ильдар – русский?
Котов поперхнулся.
– А какой же ещё? – сказал он. – Русский, конечно. Ну, дома он, может, переодевается в татарина, не знаю…
– Точно, – сказал Мирзоев. – В татарский национальный костюм: растянутая футболка и старые джинсы.
Котов вдруг мелко и тихо засмеялся. Потом всё громче.
– Ты чего? – спросил Мирзоев.
– Вспомнил, – сказал Котов. – Но вам, ребята, этого не понять. Ты, русский, ещё молодой, не застал. А вас вообще не коснулось…
Он доцедил последние капли из стакана, облизнулся.
– Знаете, какая у меня была самая заветная мечта? В десятом классе? Никогда не догадаетесь. Джинсы «Монтана». Я их во сне видел, во сне щупал… эта неимоверной красоты диагональ, этот оттенок индиго, эти швы, эта пуговица с орлом…
– Купили? – спросил Мирзоев.
– Не-а. Дорого для нас было. Считай, месячная зарплата матери, а то и побольше… А сейчас мы купили штат Монтана!
– «Норникель»?
– Ага.
– Дорого?
– Коммерческая тайна. Но, в общем, по деньгам.
– Ну, правильно сделали. Северный союз хоть немножко укрепится. А то перспектива боёв на канадско-мексиканской границе как-то напрягала. Хотя, знаешь… зря ты в десятом классе не мечтал о джинсах «Тексас».
– Пусть Техас китайские нефтяники покупают. Не наш профиль… Уф-ф!.. как хорошо. Аж опьянел немного…
– Знаете, ребята, – начал Самратх, глядя куда-то мимо всех. – Эти эпидемии, кризисы, развалы, войны – они измотали нас всех. И мы все немного изменились. Я тут самый старый, мне есть с чем сравнивать. И видел я столько, сколько, наверное, вы все трое вместе. Но почему-то больше всех изменились именно русские. Я помню вас в девяностые. Это было, извините, суетливое мелкое отребье. Их всех презирали, особенно богатых. Особенно очень богатых. Ну а потом у вас настала новая эпоха: эра цифры, в которую по началу никто не верил и многие считали игрушкой ваших чиновников, якобы бессмысленное Сколково, нацпроекты какие-то. И теперь смотрю на итоги – это не только вас двоих касается, парни, это мой взгляд с ледяной вершины, – вы стали совсем другие. И я даже не могу понять, в чём дело. Спокойные, уверенные? – не те слова. Вы как будто здесь и в то же время немного не здесь. Будто прислушиваетесь к чему-то важному, а тем временем пьёте апельсиновый сок и ведёте беседу…
Завибрировали