Все шло неправильно. А он слишком хорошо знал: если жизнь идет неправильно, значит, она направляется к каким-нибудь гадостям. Оптимисты называют их приключениями. Это дела не меняет: приключения — это и есть гадости, которыми одаривает нас жизнь.

Еще ничего не началось, а ощущение такое, будто он уже устал.

И мысли какие-то невеселые в голову лезут.

«Я не молодой человек. Мне пятьдесят скоро. Я устал от приключений.

Я мечтаю сидеть с сыном на красивом берегу, любоваться разноцветным закатом и рассуждать о смысле жизни. Потому что с детьми нужно рассуждать только о смысле жизни, в сущности, с ними больше не о чем разговаривать…

Но ты солдат, полковник Николай Васильевич Антошин. А солдат — это кто? Правильно: тот, кто выполняет приказы. И хоть в своем двадцать первом веке живи, а хоть в этом, чужом, — у военного человека одна наука жизни: выполняй приказ, покуда не выполнишь. Или не погибнешь. Вот и весь выбор.

Тебя куда послали, полковник? В прошлое? Чудесно! Зачем тебя послали? За молодильными яблоками? Замечательно!

Вот и ищи без лишней рефлексии эти никому неведомые молодильные яблоки. Потому что в работе солдата рефлексия полезной не бывает никогда.

С кем я разговариваю? Зачем? Вроде никогда за мной такого не замечалось.

Может, странная страна действует? Как там говорил Алекс? Древняя Русь, мол, страна, в которой еще нет Бога.

Моя страна, только начинающая жить. Моя страна-ребенок, в которой нет Бога.

И что?

Вот в нашем двадцать первом веке, который уже закончился почти, Бог вроде бы и есть… Но много ли ты знаешь людей, полковник Антошин, которые живут, обращая на Него внимание?

Ты успел повоевать, дорогой Николай Васильевич. Ты помнишь, когда люди вспоминали Бога? Только когда шли убивать. Они говорили: «С Богом!» — и шли уничтожать чужие жизни.

Почему-то они были убеждены, что Господь именно их благословляет на убийство таких же людей, тоже созданных «по образу и подобию», чья вина заключалась лишь в том, что они носили другую форму.

Вот ты, полковник Антошин, в Бога веруешь? Вроде да. А людей убиваешь? Точно да. И как оно одно с другим у тебя совмещается?»

…Смешок.

Явный смешок ниоткуда… То ли с неба, то ли не с неба.

Хотя кажется, что небо тут везде.

Смешок.

Будто Кого-то, живущего везде, рассмешили мысли полковника, и Он усмехнулся.

Этот смешок явно принадлежит Тому Голосу.

«Смешок принадлежит Голосу… По-русски не разучился еще разговаривать, полковник Антошин Николай Васильевич?

И что это за Голос вообще такой? Откуда Он взялся? Он не с небес идет и не из воздуха. Этот Голос не имеет источника: Он повсюду, Он отовсюду, Он везде…

И почему-то хочется называть Его Голосом с большой буквы. Почему?

Называть… с большой буквы… Полковник, не сходишь ли ты с ума? Рано еще. Ведь путешествие только началось…»

— Ты говори вслух, полковник Антошин, — неожиданно посоветовал Голос. — Не бойся. Диктуй свои мысли, диктуй чувства и сомнения. Сомнения — это особенно важно. Сомнения двигают мысль.

«Кому диктуй? Зачем?» — хотелось крикнуть Антоши ну.

Но не кричалось почему-то.

Изо всех сил полковник старался не думать о том, почему этот странный Голос видит его. От одной этой мысли становилось страшно.

Скафандр, надетый на Антошина, должен делать его невидимым для всех обитателей прошлого. Ученые конца двадцать первого века уже давно поняли: коль человек не жил в прошлом, ему и незачем там появляться. Только ходить невидимым, только наблюдать. Антошину же надобно схватить пока неведомые молодильные яблоки — и тут же к себе, в свое время. Вот он — маячок на скафандре, вот она — связь с его миром, его гарантия возвращения.

А таинственный и непонятный Голос его видит!

Антошин приучил себя: если мысли могут породить панику, их надо выкинуть из головы. Вышвырнуть безжалостно и навсегда!

Он еще раз ощупал скафандр: всё на месте. Слава Богу…

Ну вот — опять о Боге…

Смешок.

«Он что — мысли мои читает, что ли, Голос этот?

А почему они Его смешат?»

Говорить с невидимым Голосом было странно. Но молчать тоже было как-то нелепо.

И полковник заговорил.

— Я — полковник в отставке Антошин Николай Васильевич, — повторил в который уже раз полковник в отставке Николай Васильевич Антошин. — И никакие сомнения мне не нужны, понятно? Я не для того отправлен в прошлое, чтобы сомневаться. Когда человек прыгает в прошлое, ему незачем сомневаться — ему нужно просто наблюдать. Эти наблюдения будет фиксировать камера. Вот она, в скафандре. У меня есть еще маячок. Вот он, в воротнике скафандра, чтобы в моем времени меня всегда могли отыскать и, в случае опасности, вернуть обратно. Кроме этого, чип-переводчик с любого языка вшит под кожу. Так надежнее. Что еще у меня есть? Запасы еды. В тюбиках. И всё. Никакого записывающего устройства, в которое я мог бы заносить свои сомнения, не предусмотрено.

И снова — Голос:

— Записывающее устройство? Смешно… Зачем оно тебе, когда есть воздух? Воздуху и диктуй — он запомнит. Планетникам. Вон их сколько! Разве они забудут то, что ты говоришь?

— Планетники? Это еще кто?

— Демоны облаков, повелители туч. Они давно живут, у них память хорошо развилась за столько тысячелетий. Ты говори, они запомнят. Воздух — он давно существует, — продолжил произносить странные слова Голос. — Ему скучно. Так что ты рассказывай — развлекай воздух.

«Развлекай воздух… Чушь! Бред! Может, мне еще с дождем сплясать: вдруг дождик тоже затосковал? Солнце вот опять же… Не перегрелось ли, случаем?»

Антошину казалось, что он вслух ничего не говорил.

Но Голос его конечно же услышал, произнес строго:

— Шутить так не стоит про Солнце. От Солнца — вся жизнь… Или ты про это тоже забыл? Все, что у человека есть, — это Солнце и дорога, поэтому к ним надо относиться уважительно. Что вы за создания такие, люди? Что не надо — помните, а что необходимо помнить — забываете навсегда!

Мало того, что этот Голос, видишь ли, мысли читает, так Он еще берется судить… «Ты кто такой, чтобы людей судить?» — так и хотелось закричать.

Не кричалось.

Почему Голос не показывается? Что за история странная: Голос есть, а кому он принадлежит — неясно.

Антошин огляделся.

Кругом стоял лес. Густой, непролазный, кричащий, орущий, щелкающий, яркий, изумрудно-зеленый. Цвета в этом древнем мире казались непривычными и насыщенными, будто не уставшими еще от многовекового существования.

А в остальном — неприятный лес. Тревожный какой-то. Недружелюбный.

Полковник Николай Васильевич Антошин