— Если бы, — говорит, — чужой какой-то мужик, ну, типа новый — тогда да. А так чё?
Просто помогла ему и все. А чё ему делать, сам подумай? Не к проституткам же ходить? И потом, я с ним совсем не так себя веду, как с тобой. Я с ним фригидная совсем. Давай вместе посмотрим, что ты там снял, — сам убедишься.
— И вы вместе… все это смотрели…
— Один раз. Я не смог больше. Но надо же было типа разобраться. Ага. Ну, она совсем другая с ним, правда. Совсем фригидная. Я первый-то раз в нерве был — не заметил. А когда спокойней стал, пригляделся… Вообще… Как сказать? Без удовольствия она вообще там это все… Понимаете?
— Иван Сергеевич, вы извините. Но вы ко мне зачем пришли? Когда ко мне люди приходят, я прошу их четко сформулировать вопрос, который их ко мне привел. У вас какой вопрос?
— Сейчас… Мы потом еще с Ленкой говорили… Она предлагала еще раз видео посмотреть, но я не смог. Я уже говорил, да?
Я вот чего понять хочу: она изменяла мне или действительно просто пожалела Игоря? Она вообще, Ленка, добрая очень. По жизни. Щенка вот на улице подобрала, принесла. Забавный такой… Ага.
Вот вам рассказал и понял: все-таки это не измена. Нет. Просто Ленка — добрый человек. Бывают же такие люди, как думаете?
Вот она тоже: увидела, что мне это неприятно, и сказала, что не будет такого больше никогда. Все.
— А камеры вы убрали?
— Зачем? Перевесил на другое место. Они — скрытые, незаметные совсем. Но ничего на них нет. Ленка слово свое держит.
Спасибо, что выслушали. Вот рассказал и понял: нет, не измена это. Неприятное такое происшествие. Ага. Но не измена. Точно: не измена.
* * *Я ничего не понимаю в любви.
Если бы я понимал в любви, я бы не ходил сейчас по своей квартире в абсолютно не гордом одиночестве и не вел бы бесконечных разговоров про любовь с самим собой.
Я бы жил с женой. И мы бы с ней сидели вечером при выключенном телевизоре, выпивали бы чего-нибудь помаленьку и говорили бы о чем угодно, но только не про любовь.
Потому что, когда любовь есть, о ней не умничают — ею живут.
Любовь — море. Прыгнул — плыви. Чего рассуждать?
Если человек плывет в море и размышляет, скажем, о том, как бы лучше преодолеть набегающую волну или как правильней грести руками-ногами, — он утонет. И все тут.
Либо размышляешь, либо плывешь.
И третьего не дано.
Я хожу по квартире, курю, конечно, выпиваю чуть-чуть, и думаю о том, что в юности любовь — это соревнование. И с окружающими, и с самим собой.
Я отчетливо помню тот день, когда стал мужчиной. Моя первая любовь была старше меня на девять лет.
Она была очень умелой, и я сразу понял, что такое счастье в любви.
Ее звали Ольга. С шестнадцати лет я ненавижу женщин с этим именем.
Впрочем, ненавидеть я стал позже.
В день, когда я стал мужчиной, я вышел на улицу и подумал, что теперь я такой же, как все. Я теперь ничем не отличаюсь от этих нормальных, взрослых людей.
Мне было тогда шестнадцать лет, и я не подозревал, что все самые ужасные ужасы в жизни будут у меня связаны именно с любовью, в которой я ничего не понимаю.
Я тогда в любви плыл. Потому что, если впервые в жизни поплыл тут — все очень нравится: и вода не кажется соленой, и волны радуют…
Но вот однажды мне показалось, что наши отношения с Ольгой стали походить на выцветшие обои на родительской даче: картинка вроде есть, а яркости и радости нет.
И тогда я придумал самый дурацкий вопрос, который только может задать мужчина женщине. Вопрос этот я потом задавал сотни раз, и он ни разу не привел ни к чему хорошему.
Но я все равно его задавал. Потому что ничего не понимаю в любви.
Я спросил Ольгу:
— Ты меня любишь?
Она посмотрела на меня тем взглядом, которым, наверное, смотрит киллер прежде, чем произвести выстрел.
И ответила:
— Я не понимаю, что такое любовь. Я понимаю, когда с человеком плохо и когда с человеком хорошо. Мне с тобой плохо.
И она отвернулась.
Мир рухнул.
Этот ее ответ я потом много раз использовал, расставаясь с женщинами. Хороший выстрел. Контрольный уже не требовался.
Поединок с Ольгой я проиграл.
Потом многие выигрывал. Не исключаю, что именно потому и выигрывал, что этот проиграл.
Юность — это вообще соревновательная история. Такой бесконечный спорт. Ты должен доказать миру самого себя: в профессии, в любви, да во всем, в общем.
Не участвуют в соревновании только те, кому на все наплевать: это либо гении, либо неудачники.
Чем ближе старость, тем меньше соревновательности в любви.
Цель меняется. Тебе уже не надо ее победить.
Ты хочешь найти ту, с кем можно будет стареть. Потому что стареть вообще-то очень страшно. И совсем невозможно в одиночестве…
Как же это важно: однажды перестать бороться со всем, кроме одиночества! Однажды понять: на самом деле никакого иного страха и нет, кроме этого.
Но это только мой опыт подсказывает: в юности любовь — соревнование, в зрелости и старости — попытка победить одиночество.
Мой личный опыт. Кто смеет утверждать, будто он необходим еще кому-то, кроме меня?
В любви опыта нет. Ты наступаешь на одни и те же грабли, каждый раз надеясь, что они не дадут тебе по лбу, а унесут в небо.
А они дают…
Зачем нужны все эти книжки про любовь, если они никого ничему не учат?
Может быть, нам просто интересно читать про любовь, чтобы не чувствовать себя одинокими в этом бесконечном страдании?
Я когда-то услышал фразу: и получше нас люди умирали. Незамысловатая мысль успокаивала.
Может быть, и с любовью так же? Ты не один в этом бесконечном страдании. Это не стыдно так переживать. На миру вроде как и любовь красна.
Успокаивает…
Я хожу по квартире и жду ее звонка или эсэмэски. А она не звонит и не пишет.
Они всегда не звонят и не пишут, когда их ждут.
Они чувствуют всегда, что их ждут, — и не звонят и не пишут. Таким образом привязывают к себе. Вот и всё.
И мы знаем это. И все равно привязываемся.
И грабли ласково ложатся под ноги…
Михаил, 45 лет, бизнесмен:— Что во мне не так? Не, ну ты посмотри на меня. Ничего, что на «ты»? Так удобнее, нормально? Нормальный же я, вроде, мужик. Правильно? Две жены было. На одной по залету женился. По молодости. Со второй любовь была. Я тогда еще только начинал. Пацан совсем. Двадцать лет. Лихие девяностые. В меня