— А вам не приходило в голову, что солдаты рабоче-крестьянской армии хотели вас просто испугать? Пошутить? — заметил Чугункин.
— У меня с империалистической войны три ранения и одна контузия. — врал пленный дальше. — Я таких шуток не понимаю напрочь. На войне ведь как: если в тебя целятся — в тебя стреляют.
— А когда набежали солдаты, неужели вы тоже не видели на фуражках звезды, красные околыши.
Допрашиваемый пожал плечами:
— Вы знаете, из камышей был неважный обзор. Оно ведь как — подымешь голову, тебя сразу и хлопнут. Да и не знал я, что это солдаты рабоче-крестьянской армии. Мне показалось — бандиты бандитами. Если бы они представились — может быть, не стрелял бы. Хотя, честно говоря, в том не уверен…
Чугункин кивнул и задумался: да, действительно, моральное состояние верной части оставляли лучшего. Всего три дня назад двух поймали на мародерстве. Суд тянулся десять минут, приговор к расстрелу был приведен в исполнение публично взводом красноармейцев.
Чтоб разбавить молчание, Чугункин спросил:
— А как вас звать-то?
— Геллер моя фамилия. — ответил пленный. — Рихард Геллер.
Чугункин посмотрел на Аристархова. Тот коротко кивнул: именно так.
Молчание продолжилось, но, наконец, Чугункин поднялся и сообщил, что ему надо отлучиться по делам. Хотя по лицу было видно: не по делам, а по нужде. Может, он мог бы отойти за ближайшие кусты, но отчего-то не стал этого делать.
Возможно, сделал это намеренно, дабы оставить старых знакомых наедине. Глядишь, пока комиссара не будет, все и решиться: может пленный рванет, а его кто пристрелит. Может, побегут оба, часовому придется тяжелей, но этот военный специалист уже давно был под подозрением комиссара. И если случится предательство, то пусть это произойдет сейчас.
Проходя, Чугункин что-то шепнул часовому. Тот кивнул и напрягся.
Молчание, оставленное комиссаром продолжалось и далее. Аристархову не хотелось разговаривать вовсе, он злился на Клима, за то, что тот ушел, оставив Евгения в дурацком положении.
Заговорил пленный:
— Когда мы с тобой виделись последний раз? Кажется, совсем недавно…
— В прошлом году. — отрезал Евгений.
— Я же говорю — недавно.
Аристархов кивнул:
— Ну да, еще недавно было лето, а нынче уже пол-одиннадцатого… Сейчас год — это целая эпоха.
Еще когда они служили вместе, Геллер заметил: с Аристарховым совершенно невозможно говорить, когда тот сам того не хочет. Будет отвечать односложно. Станет эксплуатировать тот факт, что все его считают чужаком, делать вид, что не понимает о чем речь.
Ну вот, времени все меньше и меньше. Придет комиссар — и выбраться отсюда станет сложней. Что делать, что делать, ведь действительно: так могут и убить.
Потому Гелелер пошел напролом:
— Аристархов, приятель, ты же меня не убьешь? Ты меня отпустишь?
Строго говоря, приятелями они никогда не были. Бывало, пили вместе, играли в штос по-маленькой, не столько ради выигрыша, сколько для удовольствия. Везло все больше Геллеру, но поскольку ставки были невелики, то Евгений зла на штабс-капитана не держал. Но и особо нежных чувств не испытывал…
— Отпусти, не убивай, — частил пленный, — глядишь, и я тебя когда-то отпущу.
— Если я тебя сейчас пущу в расход, — ответил Аристархов, то и в перспективе мне тебя бояться не надо…
Геллер замолчал и кивнул: в словах Аристархова была просто убийственная логика.
В вихре гражданской войны пленных часто не брали, раненых добивали.
Геллер не питал иллюзий: его никто не любил. Женька Аристрахов, которого он за глаза звал «жиденком» или «выкрестом», наверняка не был исключением. Мало того: Геллера боялись многие, подавляющее большинство тех, с кем он сталкивался. Говориться же, что католические храмы строят не для красоты, а для того, чтобы вселять в сердца страх и панику. Геллер был человеческим аналогом католического собора.
Многие думали, что как раз Аристархова Геллер не пугает. На самом деле это все обстояло не совсем так: чувство было загнано так глубоко, что о нем часто забывал и сам носитель.
Может и вправду: если расстрелять пойманного, одним полуврагом станет меньше. Но что это меняло глобально? Аристархову внезапно стало жаль пленного: все же как ни крути, человек смотрит в глаза смерти.
— Ты уж прости… — Евгений задумался, подбирая обращение. — Прости, старина, но тут не от меня все зависит. Здесь от меня вовсе ничего не зависит на самом деле. Есть у нас комиссар — как он решит, так и будет…
— А может, рванем отсюда вдвоем?..
Аристархов покачал головой.
Когда Чугункин вернулся, то застал лишь хвост разговора:
— Тебе надо было бросать оружие и уходить за речку вплавь.
— Да ну тебя! И чтоб я там делал мокрый без коня и оружия…
Затем похлопал себя по карманам. Опровергая данные ранее показания, из промокшей одежды достал пропитавшийся водой коробок со спичками, портсигар серебряный, тяжелый. Отщелкнул крышку — внутри было пусто.
— Ну вот… — обиделся Геллер на портсигар, затем повернулся к Аристрахову. — У тебя не будет закурить?
— Я не курю — ты же знаешь…
Геллер пожал плечами.
— Ну, мало ли, вдруг начал? Времена нынче нервные. А у товарища комиссара нету?
— Он тоже не курит. — отрезал Аристархов даже раньше, чем Чугункин успел открыть рот.
— А у солдат попросить хотя бы махорочки?
Прием был стар как мир, и Аристархов его, безусловно, знал: сперва выторговать у хозяев папиросу. А уж если они для тебя сбегают — так это вовсе хорошо. Затем закинуть ногу на ногу, прикурить, повести разговор неспешно, словно пленный здесь на самом деле — господин.
— Не боись, до смерти еще покуришь! — Срезал Аристархов.
…И улыбнулся.
Но улыбочка у него получилась настолько кривой, что Геллер заметно вздрогнул.
— И на что ты надеялся?
— Да как-то особых планов не было… Думал, может удастся просидеть в камышах до вечера.
— До вечера еще далече… — заметил Аристархов.
Геллер отмахнулся от этого рукой как от несущественного:
— Был случай, меня прижали вот приблизительно так же к реке, только ближе к вечеру и бандиты настоящие. Уже думал: смерть ко мне крадется. Ну а затем сбросил кожух в воду, его понесло течением. Бандиты — давай по нему палить. Пока догнали кожух, пока вытащили его на берег, пока разобрались что их надули — от меня и след простыл. Да и стемнело. Тужурки, конечно, жаль, но оружие я тогда не оставил. А вот помню мы как-то с Гришкой Мышковским…
— Вы знаете товарища Мышковского? — ахнул комиссар.
— Ну да, а как же! Глыба, а не человек. А как он стреляет по-македонски!
— И чем вы с ним занимались? Вероятно, экспроприациями?
Геллер покачал головой:
— Да нет, меня пригласили, дабы найти и устранить одну личность, врага трудового крестьянства. Я был уполномочен Румчерод'ом, а товарищ Мышковский определялся мне в помощь, и, соответственно, как наблюдатель.
Чугункин открыл рот так широко, что чуть не вывихнул челюсть: надо же какой человечище: не просто знал Мышковского, а даже…
Еще через пять минут Геллер уже курил папироски злые солдатские, набитые