– Зачем?
– Это просьба.
– Мне после ванны – жарко.
– А мне перед другом неудобно. Он, кстати, женат.
– Глубоко сочувствую.
– Накинь нормальный халат. Прикройся.
– Щас, все брошу и пойду накидывать халат.
Юра окаменел лицом и попытался взглядом внушить упрямой девчонке тысячелетнее превосходство самца над самкой – но самка, похоже, только забавлялась. Сидела на диване, закинув одну красивую ногу на другую, не менее красивую (в бедрах обозначились длинные мускулы), и теребила в пальцах невысохшие пряди волос. Дымила уже второй сигаретой.
– Ты делаешь ошибку, – проскрежетал мой товарищ.
– И ты, – легко парировала обладательница пудовых сисек. – Ты мне говорил, что в твоем доме я могу делать все, что хочу. Вот я и делаю, что хочу. А твой женатый друг пусть дышит ровно.
Меня задело.
– Я дышу так ровно, как тебе вовек не научиться.
Света рассмеялась. Очень красиво, далеко откидывая голову назад – так, что мне стали видны ее немного желтоватые верхние коренные зубы. У Юры был отменный вкус.
– Вижу, мальчики, вас всерьез возбудила. Кладов, ты куда-то собрался?
– Да, – мрачно ответил друг, деловито снимая с полки увесистый альбом репродукций Айвазовского. – Отъезжаем по делам.
– Вот и отъезжайте. Что ты хочешь на ужин, кроме меня?
Юра сдался и выдал широкую улыбку.
– Сама что-нибудь придумай. Пошли, Андрей.
Мы вышли в коридор и натянули куртки. Дерзкая девчонка осталась в комнате. Вдруг крикнула в наши спины звонким низким голосом:
– И кстати, тут пахнет блевотиной! Чужими бабами и блевотиной! Пока я ездила к маме, ты тут время зря не терял! Приводил девок! И они – наблевали! И ты, наверное, с ними! За компанию! Я это чувствую!
Юра пришел в несвойственное ему состояние паники, поспешил открыть дверь и выскочить прочь, увлекая меня за локоть. Уже в лифте признался:
– Иногда я ее боюсь.
– Бояться женщин – наша привилегия.
– Прекрати говорить афоризмами. Это дурной тон.
– А зачем тебе Айвазовский?
Друг протянул альбом мне.
– Открой на любой странице. Назови любую картину. Мне – не показывай.
– Пожалуйста. «Черное море».
– Сто сорок девять на двести восемь сантиметров, тысяча восемьсот восемьдесят первый год, холст, масло, находится в Третьяковской галерее.
– Верно.
Я помедлил и спросил:
– Хочешь выставить Третьяковскую галерею? Юра бросил на меня значительный взгляд.
– Я тебе этого не говорил.
Спустились во двор, уже изрядно нагретый жестковатым солнцем. Сели в машину. Выкатились со двора – и тут же едва не нажили себе неприятностей. Чудом избежали столкновения с мчащимся словно пуля огромным автомобилем, немецким или американским – Бог знает. Хищно прижимающийся
