Мудрая бабушка посоветовала выбирать какую-нибудь клиническую науку, чтобы в придачу к научным пряникам иметь надежный практический кусок хлеба. Профессор-невропатолог живет лучше профессора-гистолога или биохимика, поскольку он еще и за консультации деньги получает. И нехило так получает — самаркандские профессора меньше тридцатника не брали. Страшно было представить, сколько берут за консультацию столичные академики. Должно быть, рублей сто, не меньше. И это за каких-нибудь полчаса! А мама в своей библиотеке столько за месяц получает.
Сначала Костик выбрал неврологию, затем решил стать кардиологом, но жизнь решила за него. Однако декан лечебного факультета Нижебецкий, внучку которого бабушка спасла от попадания в школу для детей с задержкой психического развития, сказал, что может устроить краснодипломнику Ива́нову в Москве только аспирантуру по эндокринологии. Если хотите чего-то другого, то ждите следующего года.
Ждать не особо хотелось, потому что на дворе был непростой восемьдесят девятый год, самый разгар перестройки со всеми ее непредсказуемыми прелестями. Кто знает, что будет в следующем году? Нет, лучше уж синица в руках, чем журавль, грациозно улетающий от тебя в синем небе. Эндокринология — специальность востребованная и хлебная. У каждого третьего есть диабет, у каждого второго щитовидка барахлит, ну а гинекологи вообще назначают консультацию эндокринолога чуть ли не каждой пациентке… Опять же, наука относительно молодая, много «белых пятен», так что есть где развернуться талантливому ученому, мечтавшему о Нобелевской премии. Как говорится, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.
Отправляя Костика в Москву, мать с бабушкой взяли с него три торжественные клятвы.
Во-первых, питаться регулярно, и чтобы завтрак был плотным, а обед состоял из трех нормальных блюд — салата (в нем витамины), супа и второго.
Во-вторых, носить в холодное время шапку и кальсоны. Москва — это тебе не Самарканд, там зимой запросто можно нос или пальцы отморозить.
В-третьих, не жениться до защиты кандидатской диссертации. Где женитьба, там и ребенки-пеленки, так, чего доброго, и не защитишься. Да и котируются у невест кандидаты наук выше «неостепененных» врачей.
— Но присматриваться можешь, — разрешила бабушка. — Разумеется, присматривай только москвичек из приличных семей, с квартирой и без браков в анамнезе…
Медицинское слово «анамнез» бабушка переняла от Костика и часто употребляла.
— И чтобы без детей! — волновалась мама. — Лишние осложнения тебе не нужны. Своих заведешь, когда время подойдет. И старайся, чтобы семья была врачебной. Лишняя поддержка никому еще не вредила.
Добрые женщины не сомневались в том, что стоит их сыну и внуку ступить на перрон Казанского вокзала, как его сразу же начнут атаковать потенциальные невесты. Умный, с высшим образованием, хорошо воспитанный, высокий, красивый, весь в дедушку Константина Христофоровича, Царствие ему Небесное… От деда, знакомого только по фотографиям, Костику достались смоляные кудри, классический античный профиль и длинные ноги мастера спорта по футболу. Неплохое, надо сказать, наследство. В самаркандском меде Константин Ива́нов считался одним из самых завидных женихов и это несмотря на отсутствие отца-профессора или директора чего-нибудь.
Отец, разведшийся с матерью, когда Костику было два года, жил в Маргилане и работал начальником цеха на шелковом комбинате. К официальным алиментам отец ежемесячно добавлял рублей тридцать-сорок, присылал поздравительные открытки к праздникам, бывая в Самарканде, встречался с Костиком, так что в целом отношения были нормальными, правда, без особой сердечности. Ну и ладно — сердечности Костику дома хватало с лихвой. По отношению к нему бабушка только притворялась строгой, а на деле баловала напропалую. Ну а как же иначе? Единственный внук, да еще такой замечательный!
Клятву по поводу питания пришлось нарушить сразу же. Нормальный обед в нормальном кооперативном кафе тянул на десять рублей, что сильно выходило за рамки костиковского бюджета — бабушка обещала присылать ежемесячно по стольнику и еще полтинник к этой сумме добавлял отец. Еще перед отъездом дома выдали пятьсот рублей «на черный день» и еще примерно столько же рачительный Костик сэкономил, откладывая по пятерке или десятке с каждой стипендии. Но к этому неприкосновенному запасу следовало обращаться только в исключительных случаях. Так что Костик перебивался тем, что удалось схватить на ходу — пирожками, коржиками, чебуреками, мороженым. Были еще и столовые, но лучше уж булку всухую схомячить, чем питаться той бурдой-баландой, которую там предлагали на сальных тарелках. Костик отчаянно скучал по домашним обедам, свежеиспеченным лепешкам и вообще по всей родной среднеазиатской кухне. Но что поделать? Светлое научное будущее требовало жертв.
Самым большим столичным разочарованием стало общежитие. Прежде Костику в общежитиях бывать не доводилось. Студенты, приехавшие учиться в Самарканд из районов, снимали квартиры или комнаты. Если уж у родителей хватило денег на то, чтобы устроить ребенка в медицинский институт, то уж на съем достойного жилья у них всегда копейка найдется. Студенческие общежития негласно использовались в качестве гостиниц для рыночных торговцев — не пропадать же комнатам попусту. Так что впечатлений об общежитиях Костик набрался из книг и фильмов. Воображение рисовало ему радужные картины вольного студенческого бытия, а, кроме того, аспирантам полагались отдельные комнаты.
Но полагались они в идеале. а в реальной жизни аспиранту Ива́нову объяснили, что «на всех вас отдельных комнат не напасешься». Так что, придется делить комнату с соседом и скажите спасибо, что только с одним — в Лумумбарии[4] аспиранты по четверо живут и не жалуются.
«Хорошо, пускай будет сосед, — подумал Костик, довольно легко сходившийся с людьми благодаря азиатскому воспитанию. — Только бы не храпел, а так вдвоем даже веселее». Малость обломанный в лучших надеждах, он приехал в общежитие на 11-ой Парковой улице и был сражен наповал увиденной картиной — стены обшарпанные, двери щербатые, потолок в пятнах, кругом грязища (не просто грязь, а именно грязища!)… В туалет вообще войти невозможно, такое впечатление, что последний раз его мыли еще при Брежневе. На пуховые перины и дубовую мебель Костик не рассчитывал, но надеялся получить что-то получше провисающего до пола пружинного матраса и стула на трех ножках. Стола в комнате не было, а шкаф представлял собой поставленный на попа ящик без полок и дверей. Вишенкой на этом гадостном торте стали проблемы с пищеварением у соседа, неплохого, в принципе, парня из Кишинева. Если днем сосед соблюдал приличия и освобождал кишечник от газов в туалете или на балконе, то во время сна делал это в комнате, которая к утру превращалась в подобие газовой камеры. Открытая форточка не спасала — едкие газы были тяжелее воздуха и потому стелились понизу, а открывать окно целиком опасались, потому что комната находилась на