– По его – подтвердил я – Да вот перепутал одно с другим, понимаете ли. Принял этот клад за тот. Вот, приходится теперь копать.
– Слушай, Хранитель, а у меня кроме этих еще один клад есть! Давай ты и его заберешь, а? – хитро прищурил глаз лесной хозяин – Одним махом всех троих! И тебе прибыток, и мне облегчение!
– Не советую – влез в беседу клад – Тот старик с опушки очень злой, от него хорошего не жди! Кровь на нем, с нее он и силу тянет.
– А ну цыц! – рассердился лесовик – Тебе слова не давали!
– На крови, значит – я снова взялся за лопату – Плохо.
– Разбойное то злато – признался лесовик – Озоровала одно время в этих краях шайка, люди в ней лихие собрались все как один, кровь лили как водицу, свою жизнь в копейку не ставили, а чужой и вовсе цену не назначали. Их это казна, ее атаман в моем лесу спрятал опосля того, как всех своих дружков щурь-травой уморил. Может, делить нажитое на всех не пожелал, может, еще почему, мне то неведомо. Спрятал и ушел, да так и не вернулся. Видать, наткнулся на заугольника почище его самого, сила силу завсегда ломит. А казна так тут и лежит, смердит что куча дерьма, корни деревьев злобой своей подъедает. И ведь чем дальше, тем больше чернота по опушке ползет. Обычный человек ее не увидит, разве что только мураши ледяные по коже у него пробегут да померещится, что в спину кто-то зыркнул, но я-то все примечаю да чую. Мне в моем лесу такого не надо. Хранитель, забери его себе, а я в долгу не останусь.
– Почтенный… Как вас по имени-отчеству? – я снова воткнул лопату в землю и повернулся к лесовику.
– Фрол Евграфыч – с достоинством ответил он.
– Почтенный Фрол Евграфыч, ни о каких долгах речь идти даже не может – заявил ему я – Ваши сородичи, лесные хозяева, мне жизнь столько раз спасали, что это я вам всем по гроб жизни обязан. И клад этот я непременно из вашего леса уберу, даже не сомневайтесь. Единственное – не сегодня. Не хочу я показывать злато-серебро, тем более такое той, кто меня у леса ждет. Вы же поняли, о ком речь идет?
– Тоже верно – огладил бороду лесовик – У Марфуты глазок-смотрок, она все примечает. А коли что понравится, так непременно под себя подтянуть пожелает.
– Марфута – я ткнул лопатой в землю, и с удовлетворением услышал, как штык скрежетнул по металлу – Во как вы ее!
– Так она по моему лесу ишшо мелочью голозадой бегала – усмехнулся Фрол Евграфыч – И сестрицы ее тоже. Деревня тут раньше стояла, Вязино звалась, они все отсюда родом и есть.
– Сестрицы? – окапывая по бокам довольно-таки приличных размеров сундук, уточнил я – Хммм… Только про Аглаю слышал вроде.
– Трое их народилось, одна за другой – сообщил мне лесовик – Трое. Прасковья, Марфута да Аглая. Матерь ихняя на последней, Аглае, надорвалась, да от горячки родильной в могилу сошла, ей даже Анисья-старица, бабка Марфутина, помочь не смогла, хоть и знающей ведуньей была. Ко мне приходила, мандрагыр-корень просила, и дал бы я ей его, да откуда взять, коли нету. А через десяток лет и старшенькая, Прасковья, за матерью отправилась. Только, значит, она в возраст вошла, только Анисья начала ей знания да наследие передавать, как сгинула Парашка, будто и не жила вовсе. Куда, чего – неведомо, как не искали ее следы, все без толку. Да и так ясно было, что нет ее более на свете. Вот так Марфута старшей и стала, только толку с того чуть. Бабка ее к себе близко не подпускала, видно, недоброе что в ней чуяла, даже для их племени через край бьющее. Или подозревала что. Прасковью она сильно любила, более остальных.
Полагаю, небезосновательно. Убрать сестру, стоящую на дороге к власти и силе вполне в стиле Марфы Петровны. Да и история с младшенькой в свете этого рассказа заиграла новыми красками. Как-то начал я сомневаться в том, что она сама внезапно постарела и умерла. Чую, помогли ей по-родственному.
Впрочем, это точно не мое дело. Я не полиция нравов и не гражданский суд.
Слушая рассказы лесовика, я наконец-то закончил выкапывать клад, отчистил потемневшие от времени бока сундука от глины, и даже сбил напрочь проржавевший замок с петель.
– Открывай! – нетерпеливо потребовал клад – Отпускай меня!
– Свободен – разрешил я – Проваливай.
Крышка скрипнула, в свете фонарика сверкнули камни украшений, которых в сундуке имелось изрядное количество, и это, не считая всего прочего, вроде пары золотых блюд, приличных размеров креста того же металла и просто монет. Неплохо поживился в Москве Антуан Жан Огюст Анри Дюронель, надо признать. От души погулял. Не знаю уж, какой он был полководец, но в грабежах месье толк явно знал.
Как всегда в таких случаях, глаза затянула пелена, предшествующая показу неизбежного ретрофильма. Впрочем, на этот раз она выступила его частью, оказавшись дымом канонады. Понятия не имею, какое именно сражение разворачивалось передо мной – то, что случило под Городечно или под Миром. А, может, это была сама Бородинская битва? Нет, нет, положительно не знаю. Дым, орудия, бьющие чуть ли не в упор по мерно шагающим к ним полкам, наша казачья лава, сцепившаяся в жестокой схватке с наполеоновскими уланами, десятки тел да кровь на траве – вот и все, что я смог разглядеть.
Следом мне показали Москву, старую, низкую, деревянную, ту, которую после называли «допожарной». И горожан, которые передали офицеру в эполетах увесистый узел, содержимое которого, поди, большей частью перешло в выкопанный мной сундук.
И снова Москва, но уже в огне и дыму. Следом за тем я увидел разбитую колесами грязную дорогу, которую месили сапогами недавно еще бравые солдаты императора, после лес, яму, и….
– Всёёёёёёё! – яркий сноп огня вылетел из сундука, три раза кувыркнулся в воздухе и разлетелся на сотни искр.
Веселый был клад, беззаботный. И ушел легко и радостно, не то, что некоторые.
– Уф, сплавил я этого надоедалу наконец-то! – обрадованно пробубнил лесовик и уселся прямо на край ямы – Вот спасибо тебе! Еще от того ворона старого меня избавь, и вот тогда я совсем уж счастлив буду!
– Обещал – сделаю – произнес я, направляя свет фонарика на содержимое сундука и вороша его рукой – Ого, какой перстенек.
И было чему удивиться. Такой величины алмаз, каковой был вделан в золотую оправу