Долли и телохранитель Хохла вернулись минут через пятнадцать, не больше. В супермаркете они приобрели кое-что из еды, пару пакетов сока, а также два одинаковых складных ножа и аккуратную стальную фомку — излюбленное орудие взломщиков всех времен и народов. Любопытный Хохол сразу схватил один из ножей и стал оценивающе разглядывать. Нож был китайский, с тупым лезвием из отвратительной стали, хлипко болтавшимся в прорези рукоятки, но вид имел солидный и устрашающий — если не приглядываться, конечно.
— Фуфель, — заявил Хохол, возвращая нож.
— А кто спорит? — сказал его земляк, пряча нож в карман. — В хозяйственном отделе заблудиться можно, а путного ножа днем с огнем не сыщешь.
— Хороший нож денег стоит, — сказал Долли, засовывая фомку под мышку, как градусник. — И выбрасывать его жалко, а в самолет с ним не пустят.
Все согласились. Долли с лязгом забросил фомку в багажный отсек джипа, и они в полном согласии продолжили свою поездку, которую неугомонный Хохол с самого начала окрестил «жоп-туром», имея в виду, наверное, что, когда они доберутся до Юрченко, тот окажется в глубокой заднице.
Долли гнал как на пожар, — не потому, что они так уж спешили, а просто потому, что машина была хороша, а дорога — и того лучше. В результате километрах в ста от Льежа их остановила полиция и содрала чудовищный штраф за превышение скорости. Спорить было затруднительно — мешал языковой барьер, да и ситуация была ясна, — поэтому Долли ограничился тем, что обозвал полицейских мусорами, и безропотно заплатил требуемую сумму.
— И хоть бы одна сука фарами моргнула! — возмущался он, снова разгоняя машину до прежних ста восьмидесяти километров в час.
— Много хочешь, хлопец, — сказал ему Хохол. — Ты не дома. Тут, если, к примеру, костерок на обочине разведешь, первый же, кто мимо проедет, на тебя настучит.
— В натуре, что ли? — изумился Долли. — Что за народ! И как они здесь живут?
— И не говори, — поддакнул земляк Хохла, истязая радиоприемник в тщетных попытках отыскать в эфире что-нибудь знакомое. Радиоприемник хрипел, фыркал и улюлюкал, временами принимаясь петь и бойко разговаривать на многочисленных языках объединенной Европы, которых никто из присутствующих не понимал.
— Глуши эту шарманку, Грицко, — сказал своему земляку Хохол. — Уши вянут!
Грицко послушно выключил приемник, пошарил в пустом бардачке, разочарованно вздохнул и закурил, пуская дым в открытое окно. Тугой ветер, врываясь в оконный проем, трепал короткие рукава его футболки и рвал бы, наверное, волосы на голове, если бы эти волосы там были.
— Кондиционера, что ли, нет? — проворчал Хохол, смахивая с физиономии неожиданно вставший дыбом и прилипший к ней галстук.
— Тю, — сказал Грицко, — а я и забыл. Не привык я к этим европейским заморочкам. У нас на Украйне, если и есть в машине всякая электронная требуха, так она все равно не работает.
— Не бреши, — сказал ему Хохол. — А мой «Хаммер»?
— А часто я на твоем «Хаммере» езжу? — резонно возразил Грицко, поднимая стекло. В машине сразу стало тише. — Раз в год, да и то на стрелку…
— Привыкай, — сказал ему Хохол. — Лет через двадцать, когда «Хаммер» посыплется, я его тебе подарю.
— Ты? — не поверил Грицко. — Подаришь? Тю!
Долли врубил кондиционер, и сигаретный дым потянуло в вентиляционные решетки.
— Видал? — сказал Хохол Паштету, кивая на бритый затылок земляка. — Я его в люди вывел, а что взамен? Никакого уважения!
— А шо такое? — в хорошо знакомой Паштету, не чисто украинской, но днепропетровской манере спросил Грицко, всем корпусом разворачиваясь на сиденье и просовывая назад круглую ряшку с невинно вытаращенными голубыми глазами. — А шо я такое сказал? Ну, извини, командир. Верю, подаришь. Через двадцать лет, когда от него один ржавый череп останется, точно подаришь.
— А ты хотел завтра? — с усмешкой спросил Хохол.
— Да хорошо бы, — заявил Грицко и в ответ получил большую, поросшую жестким черным волосом и унизанную золотыми «гайками» дулю, которую Хохол мастерски сложил и сунул прямо ему под нос.
— А кажи мне, хлопче, чем таким оно пахнет? — спросил Хохол, так и этак поворачивая дулю перед физиономией земляка.
— Ключами от «Хаммера» точно не пахнет, — проворчал Грицко и сел ровно, повернувшись к заднему сиденью затылком.
— Вот народ, — обращаясь к Паштету, посетовал Хохол. — Правильно говорят: когда хохол родился, жид повесился.
Паштет промолчал, зато Грицко на переднем сиденье не упустил случая поквитаться с земляком.
— Точно, — сказал он. — Только, когда ты родился, в Днепропетровске жиды целыми семьями вешались. Мне батько рассказывал, он сам видал.
— Хелло, Долли! — не отрывая взгляда от дороги, своей «фирменной» фразой отреагировал Долли. Этим возгласом он обычно приветствовал все на свете: знакомых, девиц на панели, непредвиденные ситуации — как приятные, так и не очень — или, как в данном случае, удачно сказанное словцо.
Хохол в ответ только фыркнул. Собственно, Хохлом его называли исключительно в Москве, и он на это прозвище ни капельки не обижался, потому что на самом деле был никаким не хохлом, а вообще неизвестно кем. Его кровь представляла собой гремучую смесь греческой, сербской, еврейской (от одесских евреев, до которых во все времена было далеко любому украинцу) и даже цыганской кровей с небольшой примесью генов немецких колонистов из Екатеринославской губернии.
Именно этот взрывоопасный коктейль, в котором смешались горячий южный темперамент и холодная немецкая расчетливость, сделал Хохла тем, кем он был теперь, и Паштету оставалось только гадать, что заставило его пойти на хлопоты и немалые материальные затраты, связанные с этой их поездкой. Неужели одно только желание размазать по стенке этого придурка Юрченко? Ох, вряд ли! Если бы не жена и все, что связывало ее с Юрченко, сам Паштет и пальцем не пошевелил бы, чтобы найти и наказать этого урода. С ним ведь все было ясно с самого начала, и гоняться за ним означало впустую тратить время и деньги. В конце концов, бог — не фраер и рано или поздно сам его, убогого, накажет. Может быть, жена, отставная королева, именно это и имела в виду, когда просила Паштета не мараться об Юрченко? А с другой стороны, божья кара — дело тонкое. Господу сверху виднее, кого сделать орудием своего возмездия — какого-нибудь чумазого чертенка из преисподней или, к примеру, Паштета. Если начать об этом думать, тут и до психушки недалеко. Да и надо ли это — думать? Живи, как получается, и весь разговор!
Все это было правильно и даже расчудесно, но вот Хохол!.. Зачем