Он немного лукавил перед самим собой, выдавая желаемое за действительное, и все его соображения по поводу необходимости вмешательства в происходящие события даже ему самому казались спорными. Наверное, он мог бы отсидеться за шторами, а в случае чего просто уехать, тем более что уехать отсюда ему давно хотелось. Но его натура бурно восставала против такого образа действий. На самом деле все было просто: ребята из соседнего коттеджа показались ему симпатичными, а родная российская братва во все времена вызывала у него острое желание разбить кому-нибудь морду. Братва имела к молодой паре из соседнего дома какие-то претензии, а Юрий Филатов был не прочь эти претензии удовлетворить — по-своему, конечно. И даже еще проще: он здорово засиделся в своем добровольном изгнании, и ему хотелось подраться, почесать кулаки, да не просто так, об кого попало, а со смыслом — за справедливость, значит…
Окно гостиной выходило в тихий внутренний дворик, отделенный от соседнего невысокой каменной оградой. Стена дома здесь, как и в соседнем коттедже, была густо увита плетями дикого винограда. Юрий очень сомневался, что эти плети способны выдержать его немалый вес, но иного выхода не было. Он свесил ноги наружу, лег животом на подоконник, нащупал носками кирпичный выступ под окном и утвердился на нем, держа в зубах фонарь. С некоторой опаской ухватившись за виноградные плети, он сильно потянул их на себя, проверяя на прочность. Виноград зашуршал, но выдержал. Тогда Юрий вознес к небесам коротенькую безмолвную молитву, присел бочком на узком кирпичном карнизе и по одной спустил ноги вниз. На какой-то страшный миг он всем своим весом повис на лозе, как диковинная переспелая виноградина, готовая вот-вот сорваться и со страшным шумом обрушиться на каменные плиты двора, но в следующее мгновение его ноги нащупали под собой опору, и он твердо стал на наличник нижнего окна.
Наличник сухо затрещал, норовя отвалиться. Юрий поспешно соскользнул по лозе, разжал пальцы и оттолкнулся от стены. Прыгал он спиной вперед, из очень неудобного положения, и, приземлившись, не сумел устоять на ногах, но высота, слава богу, была уже невелика, и он отделался легким ушибом пятой точки. Шума тоже почти не было. Юрий быстро встал, легко перебежал двор и одним махом взлетел на гребень ограды.
Здесь он ненадолго задержался и с интересом понаблюдал за тем, как ночные гости входили в пустой дом. Их было трое; четвертый, надо полагать, так и остался торчать на улице, охраняя покой спящего предместья. Юрий сполз со стены и наконец-то вынул из зубов осточертевший фонарь, из-за которого у него уже начало сводить челюсти.
Высоко, как журавль, поднимая ноги, чтобы не шуршать заполонившей клумбы лебедой, Юрий пересек дворик и подошел к заднему крыльцу. Из открытой двери доносилось какое-то бряканье, шорохи и недовольное бормотание вполголоса: гости на ощупь шарили в потемках, пытаясь отыскать электрический щиток. Если бы они спросили Юрия, он бы подсказал, что щиток, скорее всего, находится в подвале, но они ни о чем не спрашивали — решили, как видно, и дальше продвигаться в полной темноте, опасаясь разбудить хозяев, которых не было дома.
— …Вернутся, никуда не денутся, — услышал он обрывок произнесенной кем-то фразы и остановился на пороге.
— Да вряд ли, — сказал он, заранее щурясь, чтобы не ослепнуть заодно с ночными гостями.
Кто-то резко, с шумом обернулся на его голос. Этот кто-то был совсем рядом, невидимый в темноте, и, чтобы лишить его этого преимущества, Юрий включил фонарь.
Широкий конус яркого света, показавшийся ослепительным даже Юрию, беззвучно ударил в темноту, вырвав из нее угол прихожей и всех троих взломщиков. Ближайший из них, крупный мужчина примерно одного возраста с Юрием, отшатнулся и зажмурился, прикрывая глаза рукой, но тут же напрягся и подался вперед. Юрию было знакомо это движение, он видел его тысячу раз и знал, что будет дальше.
— Хелло, Долли! — испуганно воскликнул кто-то.
Юрий погасил фонарь и тут же с силой ударил кулаком — вслепую, наугад, точно зная, что попадет куда надо.
И он попал. Кулак с хрустом врезался в чей-то подбородок — в темноте коротко вякнули, и что-то тяжелое, сшибая невидимую мебель, с грохотом обрушилось на пол. Темнота ответила матерной руганью, там глухо завозились, зашуршали, опять что-то уронили, а может быть, споткнувшись, упали сами, и кто-то, тяжело пыхтя и распространяя вокруг себя запахи пота, одеколона, табака и картофельных чипсов, тяжело налетел на Юрия, едва его не опрокинув. Юрий коротко ударил эту тушу локтем; туша была податливая, мягкая, но под толстым слоем жира обнаружилась очень недурная мускулатура, и вместо того, чтобы послушно улететь в непроглядный мрак, владелец этой туши вцепился в Юрия крепкими, как кузнечные клещи, руками.
— Вот он, сука, — прохрипел этот человек, — держу! Мочи его, урода!
Юрий врезал ему справа, стараясь попасть туда, откуда исходил этот хриплый голос. Он немного промахнулся и вместо рта угодил в ухо, но вцепившиеся в него руки разжались, и державший Юрия человек исчез во мраке. Там опять что-то опрокинулось и затрещало, явно ломаясь в щепки, упавший матерно зарычал; Юрий торопливо шагнул в сторону, натолкнулся плечом на стену и беззвучно скользнул по ней вправо, подальше он предательски серевшего прямоугольника открытой двери. Рядом послышался какой-то шум, что-то задело руку Юрия и с неприятным металлическим скрежетом чиркнуло по штукатурке. «Нож», — понял Юрий и наугад ударил кулаком в темноту. Кулак прошелся по чьей-то щеке, зацепив ухо, — так, во всяком случае, показалось Юрию. Этого хватило, чтобы отбросить противника в сторону. «Ой, е, — послышалось оттуда. — Хелло, Долли! Ну, сучара, молись!»
Юрий все время ждал выстрелов, но их почему-то не было: взломщики то ли не имели при себе оружия, то ли просто не хотели шуметь. Если верно было второе, то выстрел мог раздаться в любую секунду: как ни крути, а шум, пусть даже очень громкий, лучше сломанных ребер.
Собственно, и без стрельбы эти трое могли дать ему прикурить. Преимущество внезапности он уже потерял, а во всем остальном ночные гости превосходили его как минимум втрое. Их первый испуг уже прошел, да и толку от этого испуга было мало: из запертого, наглухо задраенного, как подводная лодка, дома существовал только один выход, и Юрий Филатов, как последний идиот, загораживал этот выход собой.
В темноте глухо возились, скреблись и пыхтели,