Правая рука зажимает рот, левая перекинута через плечо, чтобы не дать ей шевельнуться.
Что произошло затем, я не очень понял. Я оказался на кухонном полу, лежащим на животе, щека вдавлена в холодные формы для сыра, правая рука вывернута настолько, что малейшее движение вызывало невыносимую боль, а на левой стояла ее нога.
– Позвольте мне объяснить… – сделал я попытку.
В ответ она еще больше вывернула мне руку. Я заорал, но она не ослабила хватку. Я видел, как она что-то нашаривала в заднем кармане, потом почувствовал, как мне связывают руки за спиной. Затем она поочередно надавила на каждое мое колено, заставив ноги непроизвольно согнуться, и приторочила их к моим рукам. А потом отстранилась, запыхавшись.
– Я не хотел вам сделать ничего плохого, – повторил я попытку.
– Правда? А с какой стати вы вот так заходите к людям и кидаетесь на них без предупреждения? Чтобы сказать «здрасте»?
– Чтобы показать вам, что кто угодно может к вам войти. Что вы не в безопасности.
– Действительно, достаточно глянуть на вас. И что мне теперь делать? Вызвать жандармов?
Даже не смешно…
Мне было бы трудно оправдаться в глазах коллег.
Какой идиот! Ну откуда мне было знать, что у нее черный пояс по карате, или айкидо, или самбо, или еще чему-то такому… Наверно, это единственное ее стоящее воспоминание о Японии.
И тут она разоралась:
– Я жила себе спокойно, пока вы не явились из вашего города со своими дурацкими рассуждениями о преступности, риске, агрессии и уж не знаю о чем еще. Вы что, не можете оставить людей в покое? Я же сказала вам, что сумею себя защитить. Нет же, вы, городские, вы все знаете лучше всех.
Она была в такой ярости, что я решил не усугублять. Просто заткнулся в ожидании, пока гроза минует. Ведь по сути я оказался не прав. Она могла себя защитить. Без всякого сомнения. Кстати, я попался, как сосунок. Двадцать лет в жандармерии, и вот крошечная девица весом в сорок пять кило швыряет меня на пол, не дав и пикнуть. Я так хотел доказать ей обратное, что даже не задумался, что делаю, как сильно могу напугать. Это себе я хотел доказать, что могу быть опорой и защитой. А вместо этого выяснилось, что я жалкий тип, бесполезный и злобный. Уже тридцать лет я ношу эту шкуру, что могло измениться сегодня?
Я попросил ее развязать меня, извиняясь и заверяя, что урок усвоен. Она бросила на меня мрачный взгляд, допивая кофе. Он наверняка еще не остыл, настолько быстро меня стреножили и лишили возможности причинить какой-либо вред, заставив принять довольно унизительную позу. И тут я проникся горячей надеждой, что никому не придет в голову дурная мысль навестить ее. Особенно той горе мускулов с добрыми глазами.
– Прав был дедушка. Всегда держи при себе швейцарский нож и моток веревки. А теперь меня ждут мои коровы.
После чего она ушла, оставив меня лежать посреди кухни. Так тебе и надо, дурак несчастный! Тем более что теперь я был в курсе, сколько длится полный цикл дойки. По меньшей мере два часа. Напрасно я дергался, она умела затягивать узлы очень крепко. Я даже не мог повернуться на бок.
Тогда я решил, что подожду и подумаю о своей жизни и о том, что должен в ней изменить, чтобы стать похожим на того «добра молодца» и производить на других столь же благоприятное впечатление. Что до мускулов, тут у меня все в порядке, а вот над мягкостью придется поработать.
Наверно, я на какой-то момент отключился, потому что, открыв глаза, обнаружил, что из уголка рта стекает нитка слюны. А главное, прямо передо мной стояла маленькая девочка и смотрела на меня, не говоря ни слова.
– Здравствуй, как тебя зовут? – рискнул заговорить я, видя в ней возможное освобождение от пут.
Никакого ответа. Она продолжала разглядывать меня, как будто решила заучить наизусть. Я поступил так же. Около четырех лет, в простых джинсах, светло-розовой майке и вязаной кофте. Круглое личико и пухлые щеки, усыпанные пятнышками веснушек. Большие зеленые глаза, маленький вздернутый носик. И два чудесных хвостика над ушами.
«Наверное, боги сошли с ума»[9]. Вот фильм, который мне вспомнился. Я был бутылкой кока-колы, упавшей в пустыне Калахари, чем-то необычным, что разглядывают с недоверчивостью и вниманием.
– Посмотри, малышка, в ящике наверняка есть ножницы, не можешь ли ты развязать меня, пожалуйста?
Опять никакого ответа. Она обошла мою несчастную трогательную тушу и присела на корточки, чтобы рассмотреть поближе. От нее пахло клубникой.
– Ты правда не хочешь меня развязать?
И тут она убежала. Я расслышал, как вдали хлопнула дверь коровника, потом звук ее шагов по гравию, когда она вернулась, тоже бегом, улыбаясь во весь рот.
– Я не должна тебя развязывать, но могу разговаривать с тобой, сколько хочу.
Потрясающе!
Ну что ж, давай поговорим!
– Как тебя зовут?
– Сюзи. А тебя?
– Оливье. А ты кто?
– Ну, Сюзи. А ты?
– Ну, Оливье. Но… я хочу сказать… кто твоя мама?
– Ну, мама.
Далеко продвинулись!..
– Оливье как дерево олива?
– Да, как дерево. Ты знаешь названия деревьев?
– Всех, которые в лесу. Мы часто гуляем по лесу, поэтому я их все знаю. Граб, бук, дуб, каштан, береза…
– А оливы в лесу есть?
– Нет, но это любимое мамино дерево. И потом, я люблю оливки в пицце, и она мне объяснила, откуда они берутся.
– Ты живешь здесь?
– Да.
– А твоя мама – это та дама, которая сейчас доит коров?
– Ну да, – произнесла она как нечто настолько самоочевидное, что вопрос показался совершенно нелепым.
Мог бы и сам понять. Но она ни слова не сказала о дочери.
– Это мама тебя связала?
– Да.
– А почему она тебя связала?
– Потому что я ее напугал.
– Ты что-нибудь продаешь?
– Хм… нет.
– Тогда зачем ты пришел?
Вопрос, который я задаю себе уже некоторое время.
А потом из-под какой-то кухонной мебели выползло это чудовище. Огромный мохнатый паук. Ненавижу пауков. Мало кто это знает. Все-таки немного стыдно при моих