Она только сейчас поняла, что с ней случилось. Что оказалась она в огромном городе, где люди совсем озверели и стреляют, и непонятно, кто в кого и почему, а главное, сколько это будет длиться.
«Что этот Егор вчера про революцию говорил? – вспомнила она. – У них тут революция, что ли? Или была уже? Еще того хуже!»
Отличницей Танька не была, но по истории у нее отметки были хорошие, потому что история ей нравилась. Нравилось, что жизнь, оказывается, идет не как придется, не как у матери она идет, а все из всего вытекает, и если случилось одно, то обязательно случится и другое. Историчка хвалила Таньку – говорила, что она сообразительная и поэтому хорошо разбирается в причинно-следственных связях.
И вот теперь, в темноте и тишине, в чужом доме, в маленькой комнате на втором этаже, эта способность связывать причины и следствия играла с ней плохую шутку.
После революции что бывает? Гражданская война, это всем известно. Про Гражданскую войну историчка, конечно, рассказывала все только героическое – Буденный там, Котовский, Щорс и прочие. Но Таньку не проведешь, она сразу поняла: самое главное, что во время Гражданской войны никаких законов нету, и кто сильнее, тот и прав, а если кто сильнее захочет, то и убьет кого слабее прямо на улице и не побоится, потому что ничего ему за это не будет. Или даже в доме убьет. И тоже ничего не будет.
Как могут убить прямо на улице, она видела вчера своими глазами. А в доме… Танька вспомнила, как Евгения Вениаминовна сказала Егору, что никого не впустит в дом. Это она про кого говорила, интересно? Танька представила: вот сейчас раздастся внизу грохот, потом двери вышибут, потом… Она задрожала как осиновый лист, даже зубы застучали.
«Зачем я только из Болхова убежала?» – мелькнуло в голове.
Первый раз за все московское время Танька усомнилась в правильности того, что сделала. До сих пор она чуствовала только интерес и любопытство, ну, страх тоже, конечно, но страх исчезал так же быстро, как появлялся. А теперь… Теперь уныние овладело ею, и страх не уходил. Он холодил душу так, что хотелось скулить и выть.
Она и стала тихонько поскуливать, сев на кровати и обхватив руками коленки. А как тут не бояться? Вот придут сейчас этого Левертова убивать, и всех в доме убьют заодно, и ее тоже!
Она слезла с кровати, прошлепала босиком к окну. Ступня под повязкой уже почти не болела – на ней все заживало как на собаке.
Танька отвернула край занавески. Окно выходило на противоположную от улицы сторону. Внизу был сад, сразу видно, что ухоженный – деревья разные, кусты тоже разные, клумбы есть. Над крыльцом покачивался под ветром фонарь. В его свете Танька разглядела на одной клумбе хризантемы, на другой астры. Цветы были крупные, сортовые. Их с матерью соседка тетя Галя выращивала цветы на продажу, но таких шикарных даже у нее не было.
Вид был мирный, но Таньку он ни капельки не успокоил. Она надела поверх ночной сорочки – это ей хозяйка сорочку дала – махровый халат, который взяла вчера в ванной, и вышла из комнаты.
На первый этаж вела скрипучая деревянная лестница. Но вниз спускаться Танька не стала. Что ей там делать – с хозяйкой объясняться, почему не спит, да куда идет, да зачем?
Цель у нее была, и очень ясная: она хотела найти щель, шкаф, сундук, лаз – какое-нибудь убежище, где можно было бы спрятаться сразу, как только в дом ворвутся убийцы. Когда ворвутся, поздно будет искать.
Ничего такого на втором этаже не было. Висел на стене ковер, не мохнатый, как у всех, а какой-то гладкий – Танька даже ладонью по нему провела – и весь разрисованный красками, как картина. Но что толку от ковра на стене? За ним не спрячешься.
Рядом с ковром была дверь еще одной комнаты. Танька тихонько толкнула ее.
Комната оказалась побольше, чем та, в которой уложили ее. Глаза привыкли к темноте, и она увидела у окна что-то вроде высокого письменного стола, на котором лежали книги и бумаги. Но стула рядом не было, не стол это, значит. А что, непонятно. В углу стояла широкая кровать, на ней лежал человек.
– Не спишь? – спросил он. – Почему?
В том страхе, который душил Таньку, она должна была бы испугаться еще больше. Но вышло наоборот: от первых же звуков этого голоса она успокоилась. Сразу и совсем.
– Боюсь, – все-таки ответила она.
Правда же из-за страха проснулась.
– Чего? – спросил Левертов.
– Что тебя убивать придут. И меня тогда тоже убьют.
Он засмеялся, но тут же охнул. Ну да, у него же ребра сломаны. Не очень-то со сломанными посмеешься.
– Не бойся, – сказал он. – Мы себя убить не дадим.
– А что ты против них сделаешь? – хмыкнула Танька. – Пистолет-то у тебя отобрали.
– А ты откуда знаешь?
– Так сказали же. Эти, которые тебя побили. Сказали, у тебя пистолет был. Неужто б оставили?
– Удивительно!
– Что?
– Что ты это запомнила. Я в такой ситуации вряд ли обращал бы внимание на мелочи.
– Ничего себе мелочи! Есть пистолет или нет – это разница.
– У меня ружье еще есть, не бойся.
– Охотишься?
– Нет.
– Ну-у…
– Что – ну? – с интересом спросил он.
Танька прямо слышала в его голосе этот интерес. Она вообще различала уже все его настроения. А почему так? Непонятно.
– А то, что раз не охотишься, так ружье твое, может, и не стреляет уже, – объяснила она. – Закисло или еще что.
– Ох! – простонал он. – Не мучай ты меня! Больно мне над тобой смеяться!
– А что смешного? – обиженно пробормотала она.
– Внушаешь веру в человечество, – ответил он. – Сообразительностью, не говоря уже о других твоих качествах. Если хочешь, посиди со мной. Раз одна боишься.
«Уже не боюсь», – хотела ответить Танька.
Но поняла, что не боится как раз потому, что он рядом. А если уйдет из его комнаты, то и снова забоится, конечно.
– Может, – поколебавшись, спросила она, – мне к тебе лечь?
– Куда? – удивился он.
– Ну… В постель к тебе. Маленький, что ли, не понимаешь?
– Я-то не маленький. А вот ты маловата еще, чтобы такое предлагать.
Его голос теперь звучал сердито. Танька испугалась: сейчас прогонит! Совсем, из дому. А что она такого сказала?
– Так все делают, – оправдывающимся тоном проговорила она.
– Кто – все?
– Все мужики. Им только этого и надо.
– Кто тебе сказал?
– Все говорят.
– Заладила – все да все! Ты из зоопарка, что ли?
Теперь Танька сама рассердилась. Да она