Ульяна. Сейчас меня интересует только она. Плевать на эту отвратительную, унизительную ночь. Мне нужно убедиться в том, что с моей сестрой все в порядке. И если это не так, то я никогда не смогу простить себя.

Стоит мотоциклу притормозить у дома, номер которого все же пришлось назвать Беркутову, как я цепенею от страха. Против воли в голову пробираются самые разные мысли. Паника невидимой рукой сдавливает горло, а страх за младшую сестру стремительно пожирает клетку за клеткой.

Смущенно отодвигаюсь от одноклассника, наконец, разжимая онемевшие пальцы, которыми так отчаянно цеплялась за него в дороге.

Едва ступни касаются земли, я чувствую головокружение. Однако это не мешает мне перейти на бег и в секунды добраться до распахнутой настежь двери подъезда, кодовый замок на которой уже давным-давно сломан. Перепрыгиваю через ступеньки, дышу через раз. Сердце колотится так, что того и гляди остановится.

Пожалуйста, боже, пусть с Ульяной все будет в порядке! Прошу у Тебя только это!

Добравшись до третьего этажа, застываю перед мятой дверью из тонкого металла.

Ключи.

Их нет.

Они были в кармане, а одежда моя, увы, осталась там в лесу.

От досады хочется взвыть.

Дергаю за ручку. Открыто… И это для меня — удар под дых. Мать никогда не запирает дверь, когда в квартире посторонние люди. Ведь каждая попойка сопровождается тем, что в нашу квартиру приходят ее «друзья».

Нет-нет-нет… Пожалуйста, только не это!

Трясущимися пальцами открываю погнутую дверь и захожу. Осматриваю узкий коридор в полумраке. Слушаю убийственную, давящаю тишину и гулко стучащую кровь в ушах. Щелкаю хлипким замком за спиной и бросаю встревоженный взгляд в сторону нашей с Ульяной комнаты.

— Явилась? — доносится с кухни нетрезвый голос матери. — Сюда подошла быстро!

Я сглатываю тугой комок, образовавшийся в горле. Медленно направляюсь туда.

На кухне загорается свет. Мать стоит, уперев руки в бока. И ее взгляд не предвещает ничего хорошего. Она недовольно ворчит себе что-то под нос, осматривая меня с ног до головы, и только сейчас я вдруг понимаю, что стою перед ней в мужских вещах. Изумление на ее лице сменяется настоящей яростью.

— Мам, это не то, что…

Но договорить я не успеваю. Она хватает меня за свитер и рывком дергает к себе.

— Ах ты ж дрянь такая! — встряхивает и шипит как змея.

— Мам…

— Кто тебе дал право не ночевать дома, шлюха малолетняя! — больно стискивает мои щеки тонкими пальцами правой руки.

— Я…

— Ты погляди шаболду какую вырастила! — сжимает скулы так сильно, что я случайно прокусываю зубами небо.

— Ы не ак пояла, — пытаюсь объяснится, но она даже не пытается меня выслушать.

— Я дура что ль по-твоему! — разъяренно кричит, раздувая в гневе ноздри. — Ты посотри, ты посотри!

— Мам…

— Дала ему? Ну-ка говори, блудня! — трясет меня и склоняется ближе, обдавая стойким запахом перегара.

Молчу, в то время как она продолжает безжалостно топтать мою гордость.

— Дала? Отвечай! — пальцы больно давят на скулы.

— Нет, — чувствую как от унижения по щекам стекают слезы. — Нет.

Мать прищуривается, хмельным взглядом выискивая в моих глазах ложь.

— Я ж тебя для Паровозовых берегу, идиотка ты эдакая! Они ж все проблемы наши решить могут! А ты! Тварюка неблагодарная, думаешь только о себе!

— Че разверещались с самого утра, бабы, — доносится из коридора голос донельзя недовольного Валеры, маминого «ухажера».

— Валерочку из-за тебя подняли! — сердито орет на меня она. — Дочь вот соизволила вернуться! — отпускает меня и тут же тянется к бутылке. — Погляди на нее!

— Где была? — тут же басит Валера, включая режим «мужика».

— На дне рождения у друга, — отзываюсь тихо, дрожащими пальцами натягивая рукав большого свитера на кулак.

Я прекрасно понимаю, что они не станут слушать правду. А если и станут — то ни за что не поверят в произошедшее. Решат, что я обманываю и сочиняю.

— У друууга, поглядите-ка на нее, — тянет мать, с грохотом отставляя пустой стакан. — Это у того что ль, кто тебя привез?

— Нет, это просто одноклассник, — шепчу одними губами.

— На мотоцикле навороченном, — поясняет она своему драгоценному Валере. Видимо, дежурила у окна. — Ты смотри на нее! Возомнила себя взрослой! Сестру, дрянь, бросила ночью ради развлечений!

Ее слова ранят будто ножи. Я бы никогда не поступила так с Ульяной.

— Я не специально так поздно вернулась, — пытаюсь оправдаться, но тем самым делаю только хуже.

Мать в два шага сокращает расстояние между нами. Смотрит на меня опухшими глазами и презрительно кривит губы.

— Срамье! — цокает языком та, которая и сама-то давно не является примером для подражания.

— А эт че мужское? — тянет меня за свитер ее сожитель, но я резко дергаю рукой.

— Холодно было, — зачем-то оправдываюсь я перед абсолютно чужим человеком.

Он смеряет меня сальным, подозрительным взглядом. Внимательно изучает от шеи до пят. Затем без предупреждения лезет пальцами за шиворот.

— Ба-лан-тин, — читает громко, доставая телефон.

(Ballantyne — известный шотландский бренд, чья штаб-квартира располагается в Италии).

Я отшатываюсь в сторону. Валера обращается к гугл.

— Хрена се… Двадцать. Тридцать пять, сорок тыщ, мать! — эмоционально возмущается он, и его кустистые брови ползут вверх.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Че? — мать с видом знатока щупает ткань дорогущего свитера. — Кашемир че!

— Не порядок, Катя, не порядок, — выносит вердикт Валера тоном, который мне совершенно не нравится. — Совсем от рук отбилась у тебя девка!

— Ох, че творится то! Че творится! — вздыхает мать и качает головой. — Кого воспитала! Говорила ж ей держаться подальше от этих буржуев!

— Так и в подоле принесет тебе, — нарочно подливает масла в огонь этот мерзкий тип. — Проучить надо, Кать! Иначе не дойдет.

— Дело говоришь, Валера! — соглашается кротко.

— Есть одно лекарство, — говорит он, гадко улыбаясь.

Меня пугают его слова, а шелест вытаскиваемого из камуфляжных штанов ремня и вовсе вгоняет в полнейший шок.

— Армейский, — ухмыляется многообещающе. — Только такой, Катя, сможет доходчиво все объяснить твоей дочери.

— Вы не посмеете, — задыхаясь от ужаса, отступаю назад. Вдоль позвоночника ползет дурное предчувствие.

— Для твоего блага, девочка, — делает шаг в мою сторону.

— Мааам, — дрожит и ломается мой голос. Бросаю полный мольбы взгляд на мать, но та равнодушно грызет соленый огурец, уставившись в противоположную сторону.

— Отойдите от меня, — упираюсь поясницей в чугунную раковину времен советского союза.

— Твердая мужская рука, вот чего не хватает в этом доме! — изрекает этот алкоголик, нависая надо мной.

— Так-то так, — кивает мать, усаживаясь на скрипучий стул.

— Мам, очнись, мам, — почти кричу. — Он не имеет права! Не имеет!

Все происходит очень быстро. Первый удар, второй. Шея, спина.

Я наивно полагала, что самое страшное позади, но боже, как же я ошибалась! Сидя на полу и закрывая руками лицо, я думала лишь об одном: не выдержу. Больше не смогу… Просто не смогу и все.

— Прекратите! — срываюсь на крик, когда ремень обжигает кожу через ткань свитера.

— Ничего, мы, — хлещет меня по ногам, — воспитаем тебя в раз!

— Маааам! — зову ее отчаянно.

Она вроде как порывается ко мне, но Валера велит не вмешиваться в процесс воспитания. Мол, ему, бывшему