Девушек волновало многое. Их беспокоило изменение климата, когда они читали об увеличивающейся скорости таяния вечной мерзлоты. Они тревожились за детей, которые жили в многоэтажках прямо за гастрономом, где девушки покупали кофе и табуле. Они размышляли о шансах этих детей устроиться в жизни и о своих собственных возможностях в этом мире. Они тревожились о преступлениях с применением холодного и огнестрельного оружия, а потом читали, что они случаются только в разборках между бандами, и чувствовали облегчение, а после вновь испытывали беспокойство от того, что чувствовали облегчение. Они думали о парне, сидевшем и просившем милостыню у дверей винного магазина. Они рассуждали о подъеме джентрификации [4], который наблюдался в лондонском Сити и в застройках по границам их парка. Иногда они чувствовали, что должны беспокоиться и о чем-то другом, но, поскольку тогда они были просто счастливы, то старались недолго пребывать в этих своих размышлениях.
Их не волновали ни ядерная война, ни процентные ставки, ни рождаемость, ни всеобщее благосостояние, ни стареющие родители, ни студенческие долги, ни поиски мужчин.
Они входили в седьмой год тринадцатилетнего господства нового лейборизма – время протестов и маршей. На улицах Лондона раньше часто проходили марши против законопроекта об уголовном правосудии или против войны в Ираке. Но все это было в прошлом, и уже пару лет люди не выходили на протестные митинги.
Им было по двадцать девять лет, и ни у кого из них не было детей. Для любого другого поколения в истории человечества этот факт был бы из ряда вон выходящим, но в современном мире на него не обращали внимания.
Они знали, что этот парк «Лондонские поля», эта трава, на которой они обычно лежат, всегда были общей землей, местом, где люди пасли своих коров и овец, и этот факт радовал их. Они верили, что это каким-то образом объясняет притягательность маленького пятнистого клочка зелени, который они любят. Они чувствовали, что владеют этой землей, потому что она принадлежит всем.
Они хотели бы остановить время прямо здесь и сейчас – в этом парке, пока все так великолепно при свете дня. Они хотели бы, чтобы цены на жилье оставались доступными и в дальнейшем, хотели бы курить сигареты и пить вино, как будто они все еще молоды, и все остальное не имело бы никакого значения. Они хотели бы остаться здесь, в красоте этого теплого майского дня. Они хотели бы и дальше жить в лучшем доме, гулять в лучшем парке, в лучшей части лучшего города на планете. Большая часть их жизни была впереди. Они совершали незначительные ошибки. И хотя они были не так уж и молоды, старыми они себя не чувствовали. У них еще было время оглянуться назад и время взглянуть вперед. Жизнь по-прежнему была открыта для них и полна возможностей. Еще оставались распахнутыми двери, ведущие к неизведанным путям.
У них еще было время стать теми, кем они станут.
2010 год
Ханна
Ханна сидела на краю кровати, изучая одинаковые ампулы. Она провела ногтем по тонкой обертке, достала одну и теперь держала ее на ладони. Крохотный стеклянный пузырек почти ничего не весил. Потом быстрый взмах иглы, точное движение кончика пальца – все, что нужно, чтобы выпустить пузырьки воздуха. Она знала, что делает, поскольку делала это раньше. Стоп, все, достаточно. Возможно, ей следует на будущее поставить на шприце метку.
Она еще не забыла, как два года назад в первый раз Нэйтан склонился над ней, целуя ее животик. Так было каждый раз, когда она делала себе уколы.
Но сегодня утром он поцеловал ее по-особенному: «Обещай мне, Ханна, что это был последний раз».
Разумеется, она пообещала, потому что знала, что больше никаких операций не понадобится.
Она задрала рубашку и защипнула складку кожи. Инъекция – это дело одной секунды. Закончив, она встала, поправила одежду и отправилась на работу.
Когда Ханна выходила в «Рио», Лиссы дома не было, так что она в одиночестве выпила чаю в мини-баре и вышла на улицу. Стоял сентябрь, но погода держалась еще теплая, и небольшая площадь рядом с кинотеатром была заполнена людьми. Ханна заметила Лиссу намного раньше, чем та ее. Ее высокая фигура, как маяк, возвышалась над толпой на улице, ведущей к железнодорожной станции. На Лиссе было пальто, которого Ханна никогда раньше не видела, узкое в плечах и расклешенное книзу. Длинные волосы Лиссы, как всегда распущенные, колыхались в такт ее шагам. Она подошла.
– Мне определенно нравится, – сказала Ханна, зажимая грубый льняной отворот пиджака большим и указательным пальцами.
– Это? – проговорила Лисса, глядя сверху вниз и как будто сама удивляясь, что надела его. – Я взяла его за копейки много лет назад. Помнишь благотворительный магазин на Мар-стрит?
– Вино будешь? – спросила Лисса.
– Уже не могу, – поморщила нос Ханна.
– Опять пыталась? – спросила Лисса, касаясь ее руки.
– Этим утром.
– Как ты себя чувствуешь?
– Отлично. Чувствую себя прекрасно.
– Не сомневаюсь ни секунды, – сказала Лисса, решительно сжимая ее руку.
Ханна проследила, как Лисса пробиралась к бару. Она видела, как зарделся обслуживающий ее молодой человек. Новый взрыв смеха, и Лисса возвратилась на улицу, неся красное вино в пластиковом стаканчике.
– По сигарете?
Но Ханна только подержала стаканчик, пока Лисса доставала сигареты.
– Когда же ты от этого откажешься? – спросила Ханна.
– Скоро, – ответила Лисса, закуривая и выпуская дым в сторону.
– Ты говоришь это уже пятнадцать лет.
– Разве? Ну и ладно.
Браслеты Лиссы звякнули, когда она взяла пластиковый стаканчик.
– Кстати, мне ответили, – сказала она.
– А? – протянула Ханна. К своему ужасу, она совершенно забыла, о чем идет речь. У Лиссы было так много прослушиваний.
– Мелочь, но приятно. Хороший режиссер. Ну, та полька!
Теперь Ханна вспомнила.
– Чехов?
– Да. «Дядя Ваня». Роль Елены.
– Ну и как все прошло?
Лисса пожала плечами.
– Хорошо, местами отлично, – заверила она, сделав глоток вина. – Кто знает? Она довольно много работала со мной над речью. По акценту и манерам она действительно производит впечатление польки.
«Давай еще раз. Более реалистично. Все не то! Где твои эмоции, выше тембр, зафиксировали», – попыталась изобразить она.
– Господи! – рассмеялась Ханна, которую всегда удивляло, с какой чушью Лиссе приходилось мириться. – Даже если ты не получишь эту роль, то всегда сможешь поставить моноспектакль «Режиссеры, с которыми я познакомилась и которые меня отвергли».
– Да, было бы смешно, не будь это правдой. Но все равно смешно. Просто… – Лисса нахмурилась и выбросила сигарету в канаву. – Не говори так больше.
– Неплохо, – подытожила Лисса, когда они вышли из кинотеатра на темную улицу. – От Чехова оставили совсем немного, – заметила она, протягивая руку Ханне.
– Катарсис в конце сохранили. Той польке это, наверное, понравилось бы.
– И заметь, никаких приличных ролей для женщин, – сказала Лисса, когда они направились к рынку.
– Неужели?
Сразу эта мысль Ханне в голову не пришла, но теперь она осознала,