Марголин был человеком противным. Служил он в комиссии всю жизнь, звезд с неба не хватал. Дорос до начальника исследовательского отдела, ковырялся во второстепенных делах, кропал отчетики. Люто всегда завидовал Петренко, который сделал впечатляющую карьеру. И вдруг – возвысился. Судьба вознесла его на самый верх, на генеральскую должность. А выскочка Петренко рухнул на его место.
Разумеется, Варя от своего всегдашнего покровителя Петренко не отказалась. Наоборот, всячески продолжала демонстрировать ему свое благорасположение. Они с Даниловым даже пригласили Сергея Александровича с супругой Оленькой в гости к себе на Новослободскую. Когда все подвыпили, вышли вдвоем на балкон. Петренко не курил, но иногда, по пьяной лавочке (как он сам выражался), позволял себе сделать пару затяжек.
Варвара давно знала – да полковник сам ее учил, – что он обычно дает всем встречным короткие, емкие тайные прозвища. Так было легче потом вспоминать и характеризовать свидетелей и подозреваемых. Кононова этой методой тоже пользовалась. И тогда на балконе, пользуясь тем, что бывший шеф находится в расслабленном состоянии, спросила:
– А сослуживцам вы тоже, Сергей Александрович, клички даете?
– Еще как!
– И как же вы, к примеру, зовете Марголина?
– Козел Винторогий.
Варя расхохоталась, а потом сообразила: как точно! Марголин – высокомерный, надменный, с брюзгливо оттопыренной нижней губой, – прекрасно этому прозвищу подходил.
– Только ты, Варвара, тсс, никому.
– Договорились. Только если скажете, как вы зовете меня.
Петренко выпалил не задумываясь (поистине, спиртное развязывает языки настолько, что потом пожалеть можно):
– Девушка с Веслом. А еще – Гренадер-Девица.
Варя рассмеялась, но, честно говоря, расстроилась. Да, она большая, высокая, статная – сто семьдесят восемь сантиметров, шутка ли! Но неужели в ней нет иных изюминок, что ее Гренадером следует величать?
Петренко (кстати, ниже Кононовой на полголовы) почувствовал ее настроение, погладил по плечу:
– Но я эти имена с ходу, при самом первом знакомстве придумываю. По начальному, чисто зрительному впечатлению. Теперь ты для меня Варвара-Краса, Варвара-Умница.
– Ладно, не подлизывайтесь. А как вы моего Данилова прозвали?
– Румяный Умник. Но это тоже с самого первого знакомства, когда мы его только разрабатывать начали[1].
Румяный Умник, Румяный Умник… – ночные Варины раздумья перекинулись с бывшего командира на возлюбленного, с которым они почти полгода как делят кров и пищу.
«Может, – в который раз спросила себя она, – то, что она согласилась-таки на настойчивые просьбы Алеши жить вместе, было ошибкой? Еще одной грандиозной ошибкой ее жизни? Все у нее в жизни не так, – ворочаясь, досадливо, в приступе самобичевания подумала Кононова, – все не как у людей! Мало того что угодило влюбиться в свой собственный объект – признанного экстрасенса, мощнейшего биоэнергооператора. Вдобавок пошла у него на поводу!»
Взялись они, видите ли, вместе спасать мир[2]. И потому она нарушила все возможные приказы и должностные инструкции. Результатом, после разбора полетов, стало почти невиданное в истории комиссии: Кононову понизили в звании – была майором, стала капитаном. Понизили и в должности: слетела до обычного оперативника, как начинала свою службу. Был бы жив отец-генерал – стыда бы перед ним не обралась. И то – начальники над нею сжалились: ведь собирались и грозились вовсе разжаловать и выгнать из рядов с позором.
Спасибо, Петренко бросился, как всегда, на ее защиту. Отстоял. Однако и сам тоже благодаря ее поведению пострадал. Он, правда, звезд на погонах не лишился, хотя грозили, но в должности его понизили на две ступени. Был начальником комиссии – превратился в начальника отдела. Причем отдела второстепенного, как считалось у них – не оперативного, а исследовательского. То есть командиром ее быть перестал. А Варя, получилось, лишилась его покровительства.
И лишь Данилову хоть бы хны! Он, как человек гражданский, совершенно ничего не претерпел. Хотя, может быть, как раз претерпел? Может, сны, которые его каждую ночь одолевают, неспроста? И злилась Варя на него ужасно, и жалко ей его было. (Противно тикал на тумбочке будильник, как бы зловредно напоминая: все равно никакого сна у тебя не получится, скоро тебе вставать. Варя повернулась на другой бок и защитилась от настырного: положила на ухо подушку.) Ах, Алешенька, Алешенька, как же он так ее присушил? Ведь если бы ее вдруг начистоту спросили: променяешь Алешку на самую что ни на есть блистательную карьеру? – она бы, положа руку на сердце, сказала: нет. Прикипела она к нему. Приварилась. Ни за что теперь от него добровольно не отлепится.
И вот, поди ж ты! Не такой он писаный красавец – носик уточкой. Особо выдающимся ростом или богатырским сложением не отличается. Какими-то экстремальными деловыми качествами тоже не блещет. Умом исключительно острым не отличается. И образован, честно говоря, так себе. Подумаешь, какой-то журфак – сплошная говорильня! Может, если б не хватка его постоянного импресарио Сименса, вовсе разорился бы благодаря своей исключительной чуткости и бескорыстию. НО. Это все были не недостатки, а отсутствие совершенств. И Алеша, пусть далеко не идеал и совсем не принц на белом коне, – он Варю понимал, чувствовал, любил. Он никогда на нее не злился, не орал, не повышал голос. И было ей с ним всегда – даже в самые тяжелые, пиковые моменты – уютно и удобно, как у Христа за пазухой. Да, вот именно, хорошее выражение: как у Христа за пазухой.
Может, все дело, как это раньше называлось, в его природном магнетизме? Даром ли Данилов столь признанный экстрасенс? Варя не раз замечала: вот они вместе с ним входят в какое-то людное место. В кафе, например. Или, допустим, на каток. Или хотя бы в сберкассу. И атмосфера с появлением Алешеньки как бы сгущается. Многие – особенно, блин, бабы, тетки эти противные, в возрасте от пятнадцати и до семидесяти – начинают обращать на него внимание. Подбираются. Поблескивают глазами. Оборачиваются. А он как будто ничего не замечает – по-прежнему ведет себя как