Я напрасно внушал себе, что мой вояж в Энск – это ПРОСТО ПОЕЗДКА. Одна из многих. Обычные гастроли, и ничего более.

Что ошибался, я понял, уже сходя с трапа. В тот момент, когда миновал стюардессу, дежурившую у люка, сказал ей «спасибо» за полет, ответил на ее резиновую улыбку – и ступил на первую ступеньку лестницы.

Я почувствовал родной запах. Он проник в меня. Теплый и влажный воздух. Аромат полыни. Благоухание, знакомое мне с детства. С самых первых моих лет.

И еще – родной пейзаж. Пустое, как стол, летное поле, а дальше – кусок степи с выжженной на солнце травой. И еще дальше – море: синяя полоска.

И, мгновенно, вспышкой: я бегу по берегу, а навстречу мне – мама. Я, наверно, маленький, потому что вижу ее снизу вверх. А она улыбается и простирает ко мне руки. А за ее спиной – удаленной полоской, как сейчас – море.

– Ну, проходите же! – вырвал меня из забытья возмущенный голос за спиной. Картинка, необыкновенно ясно вспыхнувшая перед моим внутренним взором, исчезла, вибрация погасла, я побежал по трапу вниз, чтобы не задерживать нетерпеливую женщину позади меня, а также прочих пассажиров.

Я забрался в автобус, заполненный людьми и вещами, и, боясь, что на меня опять нахлынет, постарался сконцентрироваться на постороннем.

Вот, к примеру, девушка. Надо просто избегать с ней контакта глазами и молвить что-нибудь нейтральное:

– А здесь совсем теплынь. Наверное, купаться можно.

Девушка отвернулась. Посадка ее головы выражала легкое высокомерие. Она находилась еще в том юнопровинциальном возрасте, когда всякие обращенные к ней слова мужчины воспринимаются как попытка кадриться. Потому и отвернулась, что мои потуги показались ей недостаточно впечатляющими. Я мог посмотреть ее, понять и обнаружить, какие, например, мужские слова и поступки подействуют на нее бронебойно, стопудово, на все сто процентов – но зачем? Зачем она вообще нужна мне? Только как отвлекалка от прошлого. От этого пейзажа с морем на заднем плане. От этого запаха. От детства. От воспоминаний.

Меня должен был встретить Сименс. Но для начала мне требовалось пройти через здание аэропорта. И в тот миг, когда я спрыгнул со ступеньки автобуса, увидел справа новое здание аэровокзала: бетон, тонированное стекло, двадцать первый век. А слева – здание аэропорта старого, каким я его, оказывается, помнил. Воздушные ворота в моем старом городе были совсем другой архитектуры, чем нынче. Сооружение со шпилем, в стиле сталинского ампира. Чем-то похоже на провинциальный железнодорожный вокзал. Слегка приземленный морвокзал в Сочи. Или – сильно уменьшенный Северный речной порт в Москве. Масштаб меньше, социалистический пафос тот же. Ложноклассические колонны, завитки – в детстве они казались мне кремом на бисквитном торте.

И опять – мгновенный и неконтролируемый нырок в прошлое. (Эх, зря я сюда вернулся!)

Мы – тогда еще моя семья – находимся внутри аэровокзала. В каком-то отдельном (от прочих пассажиров) помещении, по-советски роскошном: красные портьеры, громоздкие кресла в белых чехлах, пузатый цветной телевизор под потолком, а на буфетном столе, на скатерти – питье и закуска: бутылки «Буратино», жигулевского пива, бутерброды с ветчиной, сыром и икрой. Еда и питье не куплены нами, но в то же время их никто не продает. Как на пикнике: подходи и бери, сколько хочешь.

Теперь, с высоты нынешних лет, я понимаю, чем была та комната в старом здании аэровокзала, – депутатской она называлась. ВИП-зал по-советски. Значит, мой отец тогда уже дослужился до депутатской комнаты. И мы там – втроем: отец, мама и я. Какой это год? Мои воспоминания на более ранний срок, чем восемьдесят первый, не простираются. Значит, идет год восемьдесят второй, третий или четвертый. Мне – лет пять.

Родители такие молодые-молодые. Я вижу, как отец откупоривает бутылку и разливает им с мамой по рюмкам коньяк. А она наливает лимонад мне и кладет для меня щипцами на тарелочку бутерброд с черной икрой. Я никогда не видел раньше черной икры. Она меня пугает. На белом аппетитном хлебе, на ярком размазанном масле – кучка чего-то иссиня-черного. Никогда не ел ничего подобного.

– Не хочу я этого! – Я кривлюсь и отталкиваю тарелку.

– Дурачок, – смеется мама, – это же икра, дефицит, надо кушать, пока дают.

– Не надо, не надо, – шутливым тоном говорит отец, у него прекрасное настроение, – не дай бог, понравится ребенку деликатес, что мы тогда с ним будет делать? Не прокормим! Давай лучше выпьем за начало нашего отпуска! – И он чокается своим коньяком с маминой рюмкой и лихо опрокидывает свою.

А мною овладевает бес противоречия. Как?! Папа говорит: не ешь – значит, надо попробовать.

Поэтому я осторожно беру с тарелки бутерброд и еще более осторожно надкусываю, а потом жую, прислушиваясь к своим ощущениям. И – отец был прав, мне начинает нравиться, я откусываю еще кусочек, потом еще и быстро съедаю все. Мама смотрит на меня и тихо смеется. В тон ей улыбается отец. Я замечаю это и надуваюсь. Мне хочется добавки икры, но теперь, после смешливой реакции