Не в силах больше сдерживаться, Диана потянулась к протянутой руке, как будто вдруг обмякнув под тяжестью ноши, которую так долго несла в одиночестве, и начала свой печальный рассказ.
— Все, о чем вы могли прочесть в газетах — правда, — сказала она. — Все эти бесконечные разговоры и дикие домыслы прессы, будто мой брак — сплошной позор, — вполне справедливы. Он разрушился уже давно. Мой муж и я ведем практически совершенно раздельную жизнь.
Диана понимала, что не должна давать волю слезам, ибо если открыть этот неисчерпаемый источник, ей уже не остановиться. Она не знает, в чем причина ее несчастья, но подозревает, что это коренится в таких глубинах, изведать которые у нее просто не хватит духу.
И пока Диана говорила сдавленным от горя голосом, Джеймс не сводил с нее глаз, поддерживая ее взглядом и сердцем.
Он не мог поверить в то, что услышал. Он был потрясен, все в нем восставало против правды. Как это может быть? Как может это хрупкое, изысканное существо так сильно страдать? Ему казалось, что никогда в жизни он не сталкивался вплотную с таким глубоким несчастьем, и оно пугало его.
Он сидел неподвижно и прямо, наморщив лоб, в глубоком размышлении. Он слышал, как она сказала, что принц Чарльз не любит ее, что во дворце, благодаря влиянию его семьи, она стала чужой, лишней. Что она старалась сделать все, что было в ее силах, занимаясь своими обязанностями с таким тщанием, которого даже и не подозревала в себе, и тем не менее каждый раз вместо похвалы или одобрения слышала лишь резкие упреки, которые в конце концов надломили ее дух.
Хрупкая птичка, у которой подрезали крылья, потерявшая всякую надежду взлететь или вновь вырваться на свободу... Чтобы выжить, она знала, ей нужно выговориться. Она не может больше жить в мрачном подземелье своих тайн, грозящем ей вечным заточением. И вот рядом с нею этот человек, кажущийся столь цельным, надежным и простым. Он, открытый, он сильный, все в нем дышит той нормальностью, о которой она безнадежно тоскует, уже не веря, что когда-нибудь сможет обрести ее сама.
За четыре месяца их знакомства доверие к нему, которое она ощутила при их первой встрече, не поколебалось. То обстоятельство, что оно не истощилось, убеждало ее в том, что инстинкт ее не подвел. Она сразу его разглядела и не ошиблась. Вот человек, на которого она наконец может положиться. И когда она приоткрыла завесу мрачной реальности своего существования, он не бежал от нее в ужасе, а только стал ей еще ближе.
Хотя Джеймс был подавлен ее рассказом, опустошен от мысли, что та волшебная сказка, в которую ему хотелось верить, растаяла в воздухе, но он сразу понял, что она нуждается в нем, что если он проявит хоть малейшую тень сомнения, то потеряет ее навеки. Он знал, что ей нужна помощь и лучшее, что можно для нее сейчас сделать, — это дать ей выговориться.
Выбиваясь из паутины лжи, опутавшей ее жизнь, Диана не успевала прислушиваться к себе и ощутить облегчение. Едва переводя дыхание и не решаясь взглянуть Джеймсу в лицо, чтобы не видеть его реакции, опустив голову и ломая руки, в едином потоке слов изливала она все, что накипело на душе.
Она любит своих сыновей больше жизни и ни за что на свете не хочет разрушать дом. Она была так несчастна в детстве, когда ее родители развелись, так одинока и напугана, что поклялась себе никогда в жизни не подвергать таким страданиям своего ребенка. И уже одна мысль о том, что она сейчас здесь и делает то, что может ее милым мальчикам причинить такую боль, убивает ее.
Джеймс слушал, всем своим существом, каждой клеточкой выказывая сочувствие, в котором она так нуждалась, и Диана стала понемногу приходить в себя. Она ощутила его тепло, словно первое жаркое дыхание, которое обдает вас, едва вы ступаете на землю тропической страны и после искусственной прохлады самолета оказываетесь под слепящим золотым потоком, в котором мерцает надежда на что- то новое, лучшее. Что-то, чего нельзя будет вовек забыть.
— Вокруг меня много людей, а я так одинока, — сказала она просто, и он знал, что этот зов о помощи, как крик раненого зверя, будет вечно звучать в его сознании.
Она протянула к нему руку. Затаив дыхание и стараясь не встревожить ее резким движением, он нежно и крепко сжал ее руку, искавшую его ладонь. Они сидели в полной тишине, довольные тем, что этим незаметным жестом, говорящим им обоим так много, вместе сделали первый шаг. Это прикосновение было словно обещание, и в тот момент он еще не знал, что оно сулит ему.
— Вы не одиноки, — сказал он мягко, — у вас есть я.
2
Конечно, сидеть и усердно предаваться углубленному анализу потока чувств, который нахлынул на него, было не в характере Джеймса. Разумеется, он не мог не испытывать жалость к Диане. Он сострадал ее горю, и особенно его печалила мысль о крушении ее брака и связанных с ним надежд.
Он был бы готов обманывать самого себя, ограничившись жалостью к Диане, не познай он того волнующего чувства, которое, если он давал ему волю, переполняло всю его душу. Джеймса охватывал восторг от сознания, что Диана, женщина, которую он боготворил и любил, столь важная персона в мире, удостоила именно его своим доверием. Именно от него она ждала помощи. Нет, даже больше, — она хотела, чтобы он стал частью ее жизни.
Сосредоточиваясь на таких сравнительно простых и поверхностных мыслях и избегая их глубинного смысла, он ограждал себя от скребущих душу опасений. И едва лишь в подсознании начинало шевелиться тревожное предостережение, он тотчас переключал внимание на что-либо иное.
В конце концов, разве нельзя этого не замечать? Ведь не зря же он унаследовал от отца полезную привычку оставаться глухим к тому, чего не хотелось слышать.
Когда взбираешься на скалу, лучше смотреть себе под ноги, не далее чем на два-три шага вперед, потому что стоит взглянуть вверх, как сердце цепенеет от страха перед высотой и опасения не взять вершину.
Говоря откровенно, мы ведь знаем гораздо больше, чем хотим себе в том признаться. И Джеймс тоже прекрасно сознавал, что ответственность, которую он берет на себя, может поглотить его вместе со всеми благими намерениями. Это могло испугать кого угодно. Но как опытный наездник, умеющий подавлять свои страхи, он не раздумывал перед препятствием, не оценивал его сложность — он просто брал его.
Кроме того,