Ответа не последовало. В ужасе Эмили велела Мишелю принести в шляпе воды из ручья и протерла смертельно бледное в лунном свете лицо отца. Эгоистичный страх уступил место более сильному чувству – дочерней любви. Оставив Сен-Обера на попечение отказавшегося бросить мулов погонщика, Эмили вышла из экипажа и отправилась на поиски того самого замка, который заметила сквозь деревья. Стояла тихая лунная ночь, а по-прежнему звучавшая музыка направила ее с дороги на ведущую в лес тропу. Некоторое время сознание было до такой степени охвачено страхом за отца, что за себя она не боялась, пока лесная чаща не напомнила об опасности. Музыка внезапно смолкла, и теперь оставалось полагаться лишь на удачу. На миг паника заставила ее остановиться, но мысль об отце снова придала силы. Тропа резко оборвалась; вокруг не было заметно ни замка, ни людей, и не слышалось ни единого звука. И все-таки Эмили продолжила путь в неизвестность, пока наконец при свете луны не заметила некое подобие аллеи. Пока Эмили стояла в растерянности, не зная, идти ли дальше, послышались громкие веселые голоса, а затем со стороны дороги раздался голос Мишеля. Возникло острое желание поспешить обратно, однако остановила мысль, что лишь чрезвычайное обстоятельство могло заставить погонщика оставить животных. Испугавшись, что отец находится на грани жизни и смерти, Эмили бросилась вперед в слабой надежде найти у незнакомых людей поддержку и помощь.
Чем ближе она подходила к тому месту, откуда доносились голоса, тем чаще и напряженнее билось полное страха сердце. Пугал даже шелест потревоженных шагами опавших листьев. Звуки привели ее к залитой лунным светом широкой поляне, на которой собралась группа людей. Подойдя ближе, Эмили по одежде узнала крестьян и заметила расположенные по краю леса хижины. Пока она наблюдала, пытаясь преодолеть страх, из одного из домов вышли несколько девушек. Сразу заиграла веселая музыка сборщиков винограда – та самая, что слышалась издалека, – и началась пляска. Полное тревоги сердце остро ощущало контраст между этой веселой сценой и собственными печальными обстоятельствами. Эмили торопливо подошла к сидевшим возле дома пожилым обитателям деревни, объяснила, что случилось, и попросила о помощи. Несколько человек с готовностью поднялись и быстро пошли к дороге вслед за стремительно мчавшейся Эмили.
Подойдя к экипажу, она увидела, что отец пришел в себя. Выяснилось, что, узнав, куда отправилась дочь, он тут же забыл о себе и, охваченный тревогой, послал Мишеля на поиски. Сен-Обер по-прежнему был слаб, ехать дальше не мог, а потому снова стал расспрашивать о гостинице и замке в лесу.
– Переночевать в замке не удастся, сэр, – ответил пришедший с Эмили почтенный крестьянин. – Там никто не живет. Однако если вы соизволите почтить своим присутствием мой скромный дом, то найдете там удобную кровать.
Сен-Обер ничуть не удивился такому проявлению французской любезности. А плохое самочувствие заставило его особенно высоко оценить предложение, высказанное в столь изящной форме. Сен-Обер обладал достаточной деликатностью, чтобы воздержаться от благодарности или проявить сомнение в готовности принять гостеприимство, а согласился сразу и с той же искренностью, с какой прозвучало приглашение.
Экипаж снова медленно тронулся. Мишель последовал за крестьянами по той самой тропинке, по которой только что вернулась Эмили, и спустя некоторое время показалась поляна. Вежливость крестьянина и предвкушение отдыха настолько воодушевили Сен-Обера, что он с удовольствием созерцал немудреные пляски крестьян и вслушивался в звуки гитары и тамбурина. На глаза его навернулись слезы, но это не были слезы скорбного сожаления.
При виде неведомого в этом глухом лесу экипажа пляска сразу прекратилась, а крестьяне с любопытством окружили диковинное сооружение. Узнав о приезде больного путешественника, девушки побежали в ближайшие дома и вскоре вернулись с вином и корзинками винограда, причем каждая настойчиво предлагала свой дар.
Наконец экипаж остановился возле опрятного дома. Почтенный хозяин помог Сен-Оберу выйти и проводил гостей в маленькую комнату, освещенную лишь проникавшим через открытое окно мерцанием луны. Радуясь возможности отдохнуть, Сен-Обер опустился в кресло и с наслаждением вдохнул напоенный ароматом жимолости свежий воздух. Хозяин по имени Лавуазен вышел из комнаты, но скоро вернулся с фруктами, свежими сливками и прочей сельской роскошью. С приветливой улыбкой он поставил угощение на стол и отошел в сторону. Однако Сен-Обер настоял, чтобы тот разделил с ними трапезу, а как только сочные фрукты немного восстановили силы, завел неспешную беседу. Хозяин поведал некоторые подробности жизни своей семьи, особенно интересные оттого, что шли они от сердца и отражали добродушие и его самого, и близких. Эмили сидела рядом с отцом, держала его за руку и слушала рассказ старика. Разделяя искренне выраженное Сен-Обером сочувствие, она горестно думала, что смерть, возможно, вскоре лишит ее самого ценного сокровища. Мягкий свет осеннего вечера и далекая, теперь уже грустная музыка углубляли меланхолическое настроение. Хозяин продолжал рассказ о семье, а Сен-Обер молча слушал.
– У меня осталась только одна дочь, – поведал старик. – Но она счастливо вышла замуж, и после смерти жены я переехал к ней. У Агнес несколько детей: все они сейчас весело прыгают на поляне, словно кузнечики. Дай Бог, чтобы и дальше так продолжалось! Я мечтаю умереть среди них, месье. Теперь я уже стар и не могу рассчитывать, что проживу долго, но смерть в окружении детей кажется не такой страшной.
– Мой добрый друг, – произнес Сен-Обер дрогнувшим голосом, – надеюсь, что вы еще долго проживете в окружении любимых детей.
– Ах, месье! В моем возрасте уже нельзя на это надеяться, – ответил Лавуазен. – Я даже не очень этого хочу. Верю, что после смерти я попаду на небеса и встречусь со своей дорогой женой. Порой тихой лунной ночью я почти вижу, как она идет по любимой тропе. Верите ли вы, месье, что, покинув тело, наши души могут вернуться на землю?
Эмили больше не могла скрывать сердечную боль: слезы обожгли руку отца, которую она по-прежнему сжимала. Сделав над собой усилие, Сен-Обер тихо проговорил:
– Надеюсь, что нам будет позволено взглянуть на тех, кто остался здесь, но только надеюсь. Будущее надежно скрыто, так что нам остаются только вера и надежда. Нам не запрещено думать, что души умерших наблюдают за покинутыми родственниками, но в то же время мы можем невинно надеяться на это. Я никогда не откажусь от этой надежды, – продолжил он, вытирая мокрые глаза дочери. – Она скрасит горький миг смерти!
По щекам Сен-Обера медленно текли слезы. Лавуазен тоже плакал. Некоторое время все молчали; первым заговорил хозяин:
– Верите ли вы, месье, что в лучшем мире мы встретим тех, кого любили при жизни? Я должен в это верить.
– Значит, верьте, –