— Понятно, — сказала Марина.
— Понятно? — изумилась Елена Геннадьевна и перестала выковыривать из глазниц их скользкое содержимое. — А больше вы мне ничего не хотите сказать?
— Что, например?
— Например… то, что у двенадцатилетнего мальчика совершенно нету друзей, вас не удивляет? — Елена Геннадьевна аккуратно вставила очки обратно, в красную лоснящуюся ямку на переносице.
— Максим очень дружит с сестрой — и ему этого вполне достаточно.
— Простите, но я почему-то не вижу между ними большой близости.
— Просто они учатся в параллельных классах — вот вы и не видите. Мне пора, — устало сказала Марина.
— И что, вы совсем не замечали в поведении сына каких-нибудь странностей за последние… э-э… два года? — не сдавалась Елена Геннадьевна.
«Странностей, — грустно подумала Марина, — сколько угодно „странностей“. Не тебе же о них рассказывать, безмозглая ты лягушка».
— Не замечала.
Марина поднялась.
— И между прочим, его ужасающая физическая форма, — школьный психолог вдруг резко привстала и совершила в сторону удаляющейся родительницы странное движение рукой — словно собиралась ухватить ее за подол пальто, но в последний момент передумала, — это не просто обмен веществ… У человека все взаимосвязано, да! — и психика… и душа…
Марина осторожно прикрыла за собой дверь.
«…И тело — да — и тело — да — и тело», — застучало у нее в голове в такт шагам.
***Когда же все это началось? Действительно два года назад? Три?
Чем больше она об этом думала, тем больше ей казалось, что не два и даже не три, а четыре года назад, после той злополучной, растянувшейся на месяц болезни, — уже тогда что-то нарушилось и в душе, и в теле ее сына.
Сначала совсем немного… Сначала в нем просто появилась какая-то задумчивость, отрешенность, что ли. Он практически перестал гулять. Приходил из школы и сидел все время дома, рисовал, писал что-то в своей тетрадочке. Иногда — все реже и реже — за ним заходили мальчики из соседних домов, с которыми он раньше дружил. Были веселые, запыхавшиеся. Нетерпеливо давили грязными пальцами на кнопку звонка. Приносили с собой новенький, хрустящей бежевой кожей обтянутый мяч. Говорили:
— Здрасте, тетя Марина! А вот можно, Макс с нами погуляет?
— Конечно, можно, если он захочет.
Но он не хотел. По-взрослому вежливо и уверенно отказывался, фальшиво улыбался. Настороженно ждал, когда за ними закроется дверь.
На их девятый день рождения гости пришли только к Вике. Максим отказался сидеть с ними за праздничным столом, унес свою долю угощения в детскую и весь вечер провел там один.
Потом… Что было потом? Когда все стало действительно очень серьезно? Когда ему было десять?
Десять
Когда ему было десять (он тогда учился в четвертом классе), Марину вызвала в школу классная руководительница. Она сказала, что Максим регулярно отнимает и съедает завтраки своего одноклассника Леши Гвоздева (Марина как-то видела его — щуплого болезненного мальчика с нежно-голубыми венками, просвечивающими сквозь кожу лица) — глазированные сырки и булочки с маслом, которые тот приносит с собой из дому. Это стало известно только вчера — какая-то девочка увидела и пожаловалась. Сам Гвоздев не решался рассказать об этом ни учителям, ни родителям: Максим обещал, что, если что-нибудь выяснится, он задушит его и зароет в лесу.
— Зароет в… лесу? — тихо переспросила Марина.
— Вот именно. В лесу, — с непроницаемым лицом повторила классная руководительница. — Хотите знать, что было потом?
Марина попыталась представить себе Максима, обеими руками сжимающего тонкую цыплячью шею Леши Гвоздева. Вылезающие из орбит, налившиеся кровью глаза Леши Гвоздева, ужас на посиневшем лице…
— Потом я попросила вашего сына остаться после уроков и спросила его, как же можно так поступать. Знаете, что он ответил?
Марина отрицательно покачала головой.
— Он ответил: «Мне все можно». — «Это почему?» — поинтересовалась я. И он мне сказал — знаете, что он мне сказал?
— Что?
— Он сказал: «Мне все можно, потому что я королева».
— Королева? — изумилась Марина. — Может быть, все же король?
— Нет. Королева. — Классная руководительница посмотрела на нее, как на душевнобольную. — А вы думаете, если бы он сказал «король», это бы все прояснило?
Потом, когда Марина, нервно расхаживая по комнате и периодически срываясь на крик, спрашивала сына, что все это значит («Разве я тебя мало кормлю?», «Может, Леша тебя чем-то обидел?», «Ты действительно грозился его задушить?», «И что за королева? Ты слышишь меня, при чем здесь королева?»), он только молчал. Угрюмо глядел в пол и молчал — как всегда молчат дети, когда они напуганы или не знают, как оправдываться; возможно, им кажется, что молчание делает их невидимыми, несуществующими…
Кончилось тем, что Марина обещала лишить его в ближайшую неделю сладкого (возможно, не самое строгое наказание, но сладости были единственным, что ее сын — уже тогда слишком полный для своего возраста — любил и ценил).
— Не надо, — тихо сказал Максим и впервые за весь разговор поднял на нее глаза. Очень злые, холодные глаза.
И Марине так захотелось убрать, смягчить этот неприятный чужой взгляд, что она ответила:
— Хорошо. Только обещай мне, что ничего подобного больше не повторится.
— Ничего подобного больше не повторится, — эхом отозвался Максим.
Больше на него действительно никогда не жаловались ни одноклассники, ни учителя. (Правда, потом была еще история с книжкой… Когда из школьной библиотеки позвонили и сообщили, что Максим долго не возвращает им книгу, и Максим сказал ей, что потерял. И она сказала: «Ну, ничего» — и заплатила в библиотеке штраф, а через пару дней нашла обложку от этой книги и некоторые страницы, разодранные и помятые, в мусорном ведре и сделала вид, что ничего не заметила… Но это ведь ерунда.)
«Да, кажется, тогда все и началось по-настоящему, — подумала Марина, открывая входную дверь и вдыхая привычный, затхлый домашний запах. — Странности».
Двенадцать
В прихожей ее встретила дочь. Она была худенькая и вертлявая — всем своим видом являла странный контраст близнецу-брату. Вика молча поцеловала мать в щеку, подождала, пока та повесит пальто и наденет тапочки, и хвостиком последовала за ней на кухню.
— Мама, я не хочу жить с Максом в одной комнате, — сказала Вика.
— Почему?
— Он не моется. У нас в комнате плохо пахнет. И еще… по его кровати кто-то ползает. Насекомые.
— Не выдумывай.
— Да нет же, правда, ползают! Я несколько раз видела. Однажды я даже видела, как они ползали прямо по нему, когда он спал. Пожалуйста, можно я буду жить с тобой?
— Но… Вика, ты же знаешь. У меня в комнате иногда ночует дядя Витя.
— Ну пожалуйста! Дядя Витя — он ведь теперь очень-очень редко приходит!
«…И скоро совсем перестанет приходить», — подумала Марина, равнодушно вспоминая усталое, хмурое, так и не успевшее стать родным лицо. Два года назад, когда внешне все было еще