Утром Сару Марковну, уже парализованную, перевели в отделение интенсивной терапии, где она и провела последние дни своей жизни.
Так сложились обстоятельства, что именно в эти дни ее дети были чрезвычайно заняты и не могли находиться при ней. Впрочем, медсестрам они по возможности щедро заплатили за то, чтобы те относились к парализованной с вниманием и симпатией, вовремя меняли ей судно, переворачивали с боку на бок, делали уколы и боролись с пролежнями. За две недели (именно столько заняло путешествие Сары Марковны от больничной койки до могилы) Аглая приходила к ней дважды, Роза — трижды, а Альберт — только один раз, зато в сопровождении ее внуков.
То, что Вика согласилась на прощальное свидание с неприятной, нелюбимой и вообще совершенно посторонней ей старухой, Марину нисколько не удивило: Вика очень ценила общество отца и пользовалась любой возможностью провести с ним время. А вот реакция Максима поставила ее в тупик: он не только покорно потащился тогда в больницу, но и — по возвращении — сам предложил навещать больную бабулю ежедневно.
***
Он действительно каждый день приходил к ней в палату.
Она лежала на спине и молча наблюдала за тем, что он делает.
Она хотела бы отвернуться, но не могла.
***
Сильнее всего Вику удивляло, что брат — такой ленивый, жирный, всегда полусонный — на самом деле был куда более, что называется, «организованным», чем она.
Взять, к примеру, его вещи. Ведь это только на первый взгляд казалось, что они разбросаны в полном беспорядке. В действительности же он хранил их только в строго отведенных им местах. И страшно злился, просто впадал в бешенство, если кто-то — случайно или умышленно — что-нибудь переставлял или перекладывал. Все свои вещи он расположил так, чтобы иметь возможность в любое время дня и ночи даже с закрытыми глазами мгновенно найти и взять то, что ему требовалось.
Или его распорядок дня. По утрам он просыпался сам, без всякого будильника — вернее, задолго до звонка будильника, — и всегда в одно и то же время. Ел тоже по расписанию — то есть ел он, конечно, все время, однако самые обильные и основательные приемы пищи всегда происходили по часам. Вроде бы так: в полвосьмого утра — завтрак дома, в полдень — завтрак в школе, в три — обед в школе, в полпятого — обед дома, в восемь — ужин, в десять — вечерний чай со сладостями, и еще раз в середине ночи (часа в три, как ей казалось, — но точно она не знала) он просыпался и долго и громко чавкал чем-то, заранее припрятанным прямо в кровати.
Вика никогда не видела «клад», зашитый в подушке. И даже не видела запасы сахара под кроватью Максима. Зато однажды она увидела кое-что другое — и именно это (по крайней мере это куда в большей степени, чем запах и другие бытовые неудобства) заставило ее навсегда покинуть детскую.
Однажды, собирая свой школьный портфель, Максим случайно уронил на пол какой-то конверт. Вика незаметно подобрала его, сунула за пазуху и только потом, на уроке, заглянула внутрь.
В конверте лежал небольшой календарик с какой-то пестрой картинкой на оборотной стороне. Четыре числа (по одному в каждом из последних четырех месяцев) были обведены красным. И еще четыре других — синим. Напротив синих раздраженно воткнуты знаки вопроса. Все поля календарика заляпаны какими-то непонятными вычислениями, злобными размазанными зачеркиваниями, корявыми восклицательными и вопросительными знаками.
Вика хотела разорвать и выбросить непонятную находку, но странное ощущение — как будто обведенные числа и загадочные вычисления связаны с ней, именно и непосредственно с ней, — мешало ей это сделать и заставляло вглядываться в календарик снова и снова.
Вдруг она догадалась. Менструации начались у нее совсем недавно, всего несколько месяцев назад, и до сих пор окончательно не установились. Но она была абсолютно уверена — к своему ужасу, более чем уверена: красными кружочками он отметил первые дни ее цикла. Что обозначали синие, она так и не поняла. Но это было не важно. Достаточно было красных. Кроваво-красных. Достаточно было того, что он следил за ней — она скорчилась за партой от стыда и отвращения, — подсматривал за ней.
В тот же день она поговорила с матерью и следующей ночью уже спала рядом с ней.
Шестнадцать
Сказка,
Присказка,
Прикована невестка
К стуельцу, к ножке,
К липовой лутошке,
К собачьей норе.
Детская считалочка XIX века
«Или все-таки выйти? Может, самой пригласить? Нет. Вообще не выходить. Постою тут. Слишком много косметики, — в отчаянии думала Вика, изучая себя в зеркале школьного туалета. — Веки вообще не надо было красить. Тем более фиолетовым с блестками — получился совершенно вульгарный вид. И платье надо было надеть длинное. Оно бы хорошо сидело, а это топорщится сзади, приходится все время одергивать. Просто позор. Взяла и испортила себе выпускной вечер».
Дверь распахнулась, и туалет наполнился страстным гудением дискотеки, сбивчивым цокотом каблуков, шипением дезодорантов, смешанным запахом молодого пота и какой-то цветочной химии.
— Фиолетовый плохо? — спросила Вика подругу, щедрой рукой распределявшую содержимое тюбика с крем-пудрой по блестящей поверхности мясистого прыщавого носа.
— Что «фиолетовый»? — меланхолично уточнила подруга, не отрываясь от своего занятия.
— Ну глаза у меня накрашены фиолетовым!
— А, очень хорошо. Нормально. — Подруга перешла к щекам. — Сейчас, кстати, медляк будет.
— Да, — обреченно подтвердила Вика и снова подумала, что лучше все-таки переждать этот самый медляк (уже пятый!) в туалете. Предыдущие четыре были сплошным кошмаром. Весь первый она, как дура, просидела на стуле, прислонившись к стенке. Он, правда, тоже сидел — в противоположном конце актового зала, — но смотрел, кажется, на девочку из своего класса, которая, нелепо пружиня на длинных тонких ногах, с кем-то покачивалась у Него прямо перед носом.
Под быструю музыку Вика танцевала в небольшом кружке одноклассниц. Он не танцевал. Сидел, выпрямившись, на стуле и иногда на нее смотрел. Это обнадеживало. Она старалась все делать правильно и красиво, но не была уверена, стоит ли поднимать во время танца руки вверх, а потом, слегка извиваясь, плавно опускать их вниз, эротично проводя вдоль всего тела, — другие девицы так делали, и смотрелось вроде неплохо. Вика попробовала один раз: подняла руки, стала медленно опускать, но при этом как-то внутренне съежилась, и в итоге получилось совершенно не эротично и даже довольно глупо.
Когда медленная музыка заиграла второй раз, она уже хотела выйти из зала, но по дороге ее перехватил Илюша Гусейнов (самый низкорослый во всем выпуске и со слюнявыми губами), она постеснялась отказаться и танцевала с ним. Это был настоящий позор. Все видели. И Он видел.