Третий медляк был «белый» — дамы приглашают кавалеров. Пока она раздумывала над тем, каким именно способом покончит с собой, если сейчас подойдет к Нему, пригласит на танец, а Он откажется, Его уже бойко выдернула с места та самая длинноногая — и, тесно прижавшись к Нему, нарушая все законы ритма (и правила приличия) затеяла что-то вроде ламбады. «Естественно, она Ему нравится, — подумала Вика, осторожно покосившись на соперницу. — Она, во-первых, одета нормально, и колготки у нее целые (Господи, ну почему я не надела длинное, тогда стрелки не было бы заметно!), а во-вторых, она ведь училась с Ним в одном классе… А я в параллельном». Вика снова взглянула на танцующую пару. Они очень оживленно разговаривали. Вот Он опять с улыбкой что-то сказал ей, наклонившись к самому уху (что это? ей показалось, или Он еще незаметно поцеловал ее в шею? — тогда все! тогда все…), и она громко и радостно засмеялась; Он засмеялся вслед за ней.
А самым ужасным был четвертый. Сначала к ней снова подошел (как ему только хватило наглости? видимо, считает, что она самая непривлекательная из всех трех выпускных классов и готова танцевать с кем угодно) Илюша Гусейнов и молча протянул растопыренную пятерню. Она отказалась, и Илюша, безразлично пожав плечами, тут же адресовал пятерню ее соседке. Соседка с тяжелым вздохом пошла. В этот момент Вика краем глаза заметила, что Он встал. Встал. И пошел через зал — в ее направлении. Вика постаралась спрятать под стулом ногу со стрелкой и приготовилась — глядя на Него, не дыша, слушая истерический стук своего сердца. Он явно шел к ней, вот Он уже совсем рядом, сейчас Он… прошел мимо. Она неподвижно замерла на стуле, не решаясь оглянуться, боясь увидеть, к кому именно он направлялся, перед кем из девочек сейчас смущенно стоит, ожидая ее согласия.
Наконец она все же оглянулась — и успела увидеть Его спину: Он выходил из зала. Неужели совсем ушел? Выпускной бал до двенадцати ночи. А сейчас только одиннадцать тридцать. На полчаса раньше? Она все еще в ужасе смотрела в опустевший дверной проем, когда туда вдруг втиснулся бесформенной массой ее брат (а он что тут делает? он же не собирался? ему только на бал…). Вика быстро отвернулась и сделала вид, что рассматривает порвавшиеся колготки. Она стеснялась брата. Краснела при мысли, что все в школе знают. Знают, что она и этот тупой неповоротливый урод живут в одном доме. Едят за одним столом. И шестнадцать лет назад родились одновременно, у одной матери, после того как девять месяцев пролежали, тесно прижавшись друг к другу, в ее животе.
Краем взгляда Вика наблюдала за Максимом. Он мутным взглядом обвел актовый зал, тяжело шагнул внутрь — но передумал и вышел. Она облегченно вздохнула. Посидела еще немного, потом встала, подошла к открытой двери и осторожно высунулась. Брата нигде не было видно — наверное, все же ушел домой. Зато к входу в актовый зал широкими торопливыми шагами приближался Леша Гвоздев. Вика нырнула обратно, в музыку и духоту, и улыбнулась. Он все-таки не ушел. Как хорошо, что он все-таки не ушел.
— Так ты идешь? — спросила подруга. Она уже превратила свое лицо в посмертную маску и теперь большими шумными порциями выплескивала за пазуху ароматное содержимое баллончика с дезодорантом — ш-ш-хх-шш.
— Нет, — неуверенно ответила Вика.
— Как нет? — изумилась подруга. Хх-шшш.
— Нет.
— Но это же последний медляк!
— У меня колготки порвались, — сказала Вика.
— А, так я тебе дам. У меня с собой есть запасные.
Вика натянула на ноги светло-бежевые колготки с лайкрой, одернула юбку и вышла из туалета.
В коридоре, рядом с актовым залом, стоял Леша Гвоздев и, мрачно нахмурившись, очень сосредоточенно изучал темно-зеленый пупырчатый столб, на котором обычно вывешивались школьные объявления. Приближаясь к нему, Вика одернула юбку, ускорила шаг и подумала, что сейчас уже совершенно невозможно представить его маленьким: в младших классах он был щуплым и слабеньким, как цыпленок. А сейчас стал таким высоким. Таким… недостижимым. Его имя писали на стенах женского туалета девочки из восьмого класса. И она сама однажды написала на стене его имя: Леша. А потом стерла. Леша.
Он прощальным взглядом окинул столб, потом взглянул на нее — грустно и напряженно — и почти шепотом сказал:
— Давай… можно тебя… потанцуем?
У нее закружилась голова. Она одернула юбку и сказала:
— Можно.
***
И все было так, как она хотела. Так, как она мечтала последние два года. Он звонил ей каждый вечер, и они разговаривали очень подолгу. Они встречались почти каждый день. Правда, к ней он приходил редко — из-за брата находиться дома было практически невозможно: если мать никуда не уходила, им негде было сидеть, кроме кухни (но и там она то и дело появлялась: даже не обнимешься), но когда мать отсутствовала, получалось даже хуже. Ее комната тогда была свободна, но ощущение, что за стенкой лежит на своей вонючей кровати Максим — и в любой момент может встать, подойти к их двери, подслушивать, подсматривать, войти, — не давало покоя, гнало их на улицу, все дальше, как можно дальше.
Поэтому они либо сидели у Леши (что тоже было не слишком комфортно, потому что она не нравилась его маме — хотя он это и отрицал), либо ходили в кино, либо, чаще всего, гуляли по лесу. И целовались. И обсуждали свою будущую жизнь.
***
Тот день — жаркое, пронзительно-солнечное августовское воскресенье — был последним хорошим днем в их жизни.
В тот день они гуляли по лесу (и он держал ее за руку, все время держал ее за руку) и смотрели на птиц.
Птиц было необыкновенно много; захлебываясь сварливыми хриплыми криками, похотливо разевая свои окостеневшие, древние клювы, они носились между деревьями — очень низко, почти над самой землей.
— Интересно, что это за птицы? — спросил Леша.
— Наверное, стрижи, — ответила Вика, и какое-то смутное воспоминание — то ли из детства, то