Так мы стоим. Среди лиан, в ярких джунглях. Он явно не собирается гнаться за мной. Он нехотя и лениво отменяет еще пару растений… Я говорю ему:
клео: ты хочешь пустырь одиночества?
эф: красивое название
клео: спасибо это я придумала
по-моему подходит
эф: да мне нравится
пожалуй я хочу на пустырь
клео: ты сам хочешь оказаться на пустыре?!
эф: ну да
Наконец-то я понимаю. Он хочет поменяться ролями: не мучитель, а жертва. Он хочет почувствовать, каково мне, извращенный ублюдок.
Тема: письмо счастья
Ты хочешь собаку. Настоящую, живую собаку в первом слое. Иди за Зеро, и животные полюбят тебя, как любят его © /осторожно! возможно, это спам пометить это сообщение как спам? да нет
Я формирую Пустырь — мне не удается воспроизвести его в точности, я сама вижу, что не хватает каких-то деталей, но в целом похоже. Он озирается с любопытством, ему нравится его новая роль. Я говорю ему «жди» и оставляю его на тысячу дней.
Куда он обычно уходит, когда бросает меня здесь одну? Не знаю, лично я создаю для себя замечательный домик с бассейном на крыше. Там же, на крыше, я устанавливаю телескоп, который направлен на Пустырь Одиночества…. Я лежу на воде, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Сотни щекотных струй обволакивают меня, как прохладные беспокойные щупальца. Я наслаждаюсь прикосновениями этих щупалец. Я наслаждаюсь ощущением невесомости. И еще мне приятно, что у меня есть заложник. Время от времени я выхожу из воды и наблюдаю за ним в телескоп.
Он сидит на земле, опустив голову на руки, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Он выглядит подавленным. Он не пытается что-то менять, отменять и перенастраивать… Я наслаждаюсь ощущением власти. Мне нравится держать его там. Я говорю себе: дело вовсе не в том, что я склонна к жестокости. Вовсе нет. Я полна милосердия, как любая частица Живущего. Просто люксурия настроена так, чтобы возбуждать мой центр удовольствий.
На третий день мне становится скучно, и я просто проматываю — только для себя — пару недель, надеясь обнаружить на Пустыре какие— нибудь интересные сдвиги. Я смотрю в телескоп — и увиденное превосходит все мои ожидания. Пустыря больше нет, на его месте — река с илистыми, поросшими бурым кустарником берегами. Эф сидит у реки, привалившись спиной к какой-то темной бесформенной куче, которую я не могу разглядеть. Он закрывает лицо руками, что-то в нем изменилось, но в первые секунды я не могу понять, что. Потом понимаю — между его пальцами проглядывает бледная кожа. Он снял маску. Впервые за все это время он снял свою чертову маску.
Я отменяю свой домик с бассейном и телескопом. Я отменяю срок ожидания в тысячу дней. Я не могу это пропустить. Я подхожу к нему, сажусь рядом, на корточки, и осторожно убираю его руки с лица.
Он не сопротивляется. Его лицо — это лицо ребенка, и оно постоянно меняется. Он кажется то подростком лет двенадцати, то восьмилеткой, то совсем малышом. У него обиженные пухлые губы и глаза цвета горького шоколада. Он плачет.
Я вдруг различаю, что это за бесформенная куча, к которой он привалился. Слоновья туша. Слон неживой. В его тускло-янтарных глазах застыли бусинки слез.
Такое чувство, что Эф оплакивает этого неживого слона. Такое чувство, что он не контролирует свои метаморфозы. Единственное, что не меняется в его лице, — выражение горя. Он ноет тихо и безутешно, почти без слез. Его плечи подрагивают. Такие широкие, они совсем не вяжутся с этим опухшим изменчивым детским лицом.
Что-то не так с люксурией. Я больше не чувствую удовольствия. Я чувствую, что обижаю ребенка. Я говорю ему:
клео: эф, что ты, эф, успокойся!
Шоколадные глаза широко раскрываются, смотрят на меня изумленно: он словно бы только теперь заметил, что уже не один. Его лицо застывает — где-то между восемью и двенадцатью, потом стремительно начинает взрослеть, одновременно зарастая привычной зеркальной коростой, эф: ты оставила меня здесь одного клео: ты поступал так со мной много раз
эф: ужасные ощущения, мне было страшно как в детстве, как перед пятью секундами тьмы клео: почему этот слон?
эф: не знаю, я был не в себе Он поспешно отменяет слона,
клео: расскажи мне, как умер зеро? Я прямо физически чувствую его недоверие, эф: зачем тебе знать?
клео: все хотят это знать, естественное любопытство эф: врешь
клео: ты меня обижаешь
эф: я тебя вижу насквозь
клео: и что же ты видишь?
эф: луч
клео:?
эф: направленный луч Лео-Лота
От неожиданности, почти рефлекторно, я становлюсь инвизибл. Как будто эта «шапка-невидимка» сможет меня защитить…. Он улыбается. Протягивает руку и спокойно нащупывает мое невидимое лицо. Вежливо целует меня в лоб зеркальными губами и молча, не попрощавшись, выходит из люксурии. Я остаюсь одна. Я чувствую, как от того места на лбу, к которому он прикоснулся губами, вниз, по всему телу, ледяными струями разливается страх. Луч Лео-Лота… Он понял. Ну конечно, он понял. И он меня уничтожит. Запрет меня в исправительном Доме до скончания веков.
Только в люксурии страх может быть таким восхитительным. Где-то в районе солнечного сплетения струи страха теплеют и разливаются густыми горячими волнами внизу живота… Я решаю еще немного задержаться в люксурии, чтобы насладиться этим ощущением страха. Вне люксурии я вряд ли смогу получить от него удовольствие.
Ученый
документ № 23 (личная запись арендатора) — чтение через гостевой вход ПСП 3 сентября 451 г. от р. ж.
Вчера посещал с группой региональную Ферму.
Я не люблю выезжать на Ферму. Две экскурсии в год, знаю, для большинства это несбыточная мечта, но лично я предпочитаю работать в лаборатории. Я никогда не спрашивал Лота, нравится ли на Ферме ему: мы редко обсуждаем темы, не связанные непосредственно с делом, но несколько раз я замечал в его лице что-то… какое-то отвращение, что ли. Так что я думаю — он тоже от этих выездов не в восторге.
Все дело в их страхе. Его чуешь уже за несколько километров ноздрями, порами кожи и волосами, этим страхом, как электрическим током, пропитан воздух, и нет таких слов, которые бы могли описать его кошмарную суть. Чем ближе к Ферме, тем более страх густеет, пока, наконец, не превращается в теплое облако смрада, уже вполне описуемо— го, — испарения звериной мочи, звериной крови и пота… Мы ждем у ворот ограды. Она бетонная, четыре метра в высоту и полтора в толщину. Не представляю, чтобы какое-либо из здешних животных вдруг вознамерилось преодолеть такое препятствие, — и тем не менее, по словам Фермера, такие случаи были, инстинкт отказывал, пытаясь