«У Конни прямо интуиция на такие вещи», — подумала Элоиза. Как будто та инстинктивно чувствовала, что Элоиза пришла именно за этим. Или же она просто прожила с Шефером так долго, что его способность считывать людей передалась и ей.

— Да, навещаю, — сказала Элоиза. — Но я, честно говоря, начинаю жалеть, что втянула в это дело газету.

— Да? Почему же?

— Просто мне на самом деле не очень хочется о нем писать. Слишком это личное.

— Ну что ж, мне очень жаль это слышать. — Между бровями Конни появилась морщинка, и в ее голосе послышалось разочарование. — Тогда мне не следовало поощрять тебя к этому…

— Нет, это очень хорошая идея, Конни. Это по-прежнему отличная идея — написать о Патронажной службе. Люди обязательно должны знать больше о том, что это такое. Но я просто не могу писать о Яне. Просто не хочу.

— О ком речь? — спросил Шефер.

— О Яне Фишхофе, — сказала Конни.

— Кто это?

— Вот! — Элоиза достала из кармана мобильный. Она открыла селфи, которое они с Яном сделали вместе в прошлые выходные, и показала телефон Шеферу.

— На него меня вывела Конни, — сказала она.

Шефер взглянул на фотографию и сдержанно кивнул.

— Важно помнить, что такие отношения не должны становиться слишком близкими, — сказал он, разрезая мясо у себя на тарелке. — Я всегда говорю это Конни.

— Get close, but not too close[4], — кивнула Конни.

Уже двенадцать лет она была волонтером Патронажной службы. Она бы уже не смогла перечислить поименно всех, кого держала за руку на их смертном одре, и именно она рассказала Элоизе, что по-прежнему много датчан уходят из этого мира в полном одиночестве — без родных, которые побыли бы рядом с ними, без единого друга. Она уговорила Элоизу записаться в службу добровольцем, чтобы написать о своем опыте в статье и таким образом рассказать людям о Патронажной службе. Чем больше людей станут волонтерами, тем меньше людей будет умирать в одиночестве.

Элоиза занялась своим бифштексом. На ее вкус мясо все же было слишком красным, а желто-белый жир, который Шефер с большим удовольствием закладывал в рот, наводил ее на мысли о мыловарении и липосакции.

— Близко или нет, но я все равно поражаюсь, как ты смогла столько лет этим заниматься, — сказала Элоиза, глядя на Конни. — Ведь люди привязываются к тем, с кем проводят это время.

Конни покачала головой.

— Ты так думаешь только потому, что между вами с Яном происходит что-то особенное. It takes two to tango[5].

— Что ты имеешь в виду?

— Многим старикам сложно принять меня. Ты бы видела их лица, когда я в первый раз захожу в комнату. — Конни широко открыла глаза, и они сверкнули на темном лице, как фары автомобиля. — Боже, спаси и сохрани… Негритянка?!

Шефер покачал головой.

— Всегда найдутся те, кому не хватает воспитания, дорогая. Ты же знаешь.

— Да, но я каждый раз поражаюсь. Ведь это люди, находящиеся на пороге смерти. Им одиноко, им страшно, им нужен кто-то, кто побыл бы рядом. Но черная женщина? Нет, такого им не надо. Я тогда даю им время, чтобы они немного привыкли, и большинство в конечном итоге начинают ценить то, что я рядом. Смерть обезоруживает всех — вот как бывает! Но мы не привязываемся друг к другу так глубоко, как ты говоришь, Элоиза. Этого нет.

Элоиза стукнула прибором по столу.

— Прости, но с какой стати ты помогаешь таким негодяям?

Конни слегка улыбнулась и пожала плечами.

— Потому что… они же ничего не могут с этим поделать.

Элоиза откинулась на спинку стула, пораженная всепрощением Конни.

— Ты гораздо человечнее меня.

— Чепуха!

— Да, это так! Я бы их оставляла умирать в одиночестве, этих тупых свиней. Я права? — Элоиза перевела взгляд на Шефера.

— Я не стану спорить, — сказал он.

— Но ведь с Яном Фишхофом тоже довольно сложно общаться, — сказала Конни, — а ты все равно продолжаешь навещать его, так что, возможно, ты можешь вынести больше, чем думаешь.

— Нет, потому что Ян не похож на тех людей, которых ты описываешь. Он немного замкнутый и дерзкий, и, видит бог, не все сиделки его любят, но, когда узнаешь его поближе, он оказывается…

— Да, я знаю, — кивнула Конни. — Он кажется милым. Я стала приходить к нему одной из первых, и он был чрезвычайно вежлив со мной, но не хотел разговаривать. По крайней мере, по-настоящему. Однако смутил его не цвет кожи, в этом я вполне уверена.

— Тогда что же?

Конни пожала плечами и полила кукурузный початок сливочным соусом.

— Он просто казался таким… как это называется? Сдержанным. Осторожным! Как будто боялся подпустить к себе кого-то. Я думаю, ему было очень тяжело, когда умерла его жена, и с тех пор у него фактически не было никого, кто…

— А как же его дочь, ты что-нибудь знаешь о ней? — спросила Элоиза и добавила: — Он сегодня совсем расклеился, когда я спросила о ней, и стал говорить всякие странные вещи. Похоже, он испугался.

— В каком смысле?

— Он наговорил много бессвязных вещей о библейских карах, крови и прочей жути.

— Крови? — Шефер навострил уши.

— Да, это вообще-то звучало довольно жутко, — сказала Элоиза. Она пересказала им слова Фишхофа, а когда закончила, все тарелки на столе были пусты. Только бифштекс Элоизы остался несъеденным.

— Как ты думаешь, речь шла о преступлении?

Вопрос задал Шефер. Он вытащил из нагрудного кармана футболки пачку сигарет.

— Не знаю, — ответила Элоиза. — По крайней мере, он был вовлечен во что-то, за что теперь боится быть наказанным. Он цитировал строки из Книги Левит. Те, в которых говорится о… А о чем там вообще говорится? О карме? Что то, что ты делаешь другим, к тебе и возвращается?

— An eye for an eye[6], — кивнула Конни и долила вина Элоизе в бокал. — Наказание за преступление должно быть соразмерным преступлению. Но это такая ветхозаветная вещь. Напомни ему, что есть и обновленная версия, в которой говорится, что нужно подставить другую щеку.

Шефер закурил сигарету, слушая, и откинулся на спинку стула.

— Его прорвало ни с того ни с сего, но я думаю, что это из-за того, что я упомянула его дочь, — сказала Элоиза. — Мы никогда по-настоящему не говорили о ней, а когда я пыталась спросить о ней, он просто уходил от темы. Плясал вокруг да около. Но сегодня я задела его за живое. Это была капля, переполнившая чашу.

— Я помню его дочь, — кивнула Конни и устремила взгляд в пространство, припоминая подробности. — Мы перекинулись с ней парой слов, когда я приходила в первый раз, и я помню, что она живет в Стокгольме или где-то там. Поэтому никто, кроме нас, его и не навещает. У нее нет возможности приезжать издалека, и именно поэтому она связалась с Патронажной службой, чтобы Яну не пришлось быть одному в последние дни. Она