– Какие гости? С чего ты взял? Никаких гостей у меня нет…
Вранье слишком наивное, чтобы не быть очевидным. Кого может скрывать тетушка, Пушкин и думать не хотел. В конце концов, она имеет право на личную жизнь. Еще не слишком старая женщина. Некоторые в ее возрасте другой раз замуж выходят. И забывают любимых когда-то племянников…
Печаль тенью накрыла сердце Пушкина.
– Простите, что помешал, – он холодно поклонился, намереваясь покинуть дом, ставший чужим для него.
Тетушка бросилась и поймала за рукав.
– Постой, мой милый… Случилось несчастье: у меня сгорели блины…
В самом деле, от платья и волос тетушки исходил густой запах гари. Как будто сама стояла в чаду у плиты. Этим можно объяснить, что вместо блинов Пушкина ждали угольки: готовить тетушка не умела катастрофически. Кухарка спасала ее и от голода и от позора перед гостями.
– Отпустили Дарью?
– Вчера отпустила, сегодня вернется, – с тяжким вздохом призналась преступница. – На сковородке все сгорело дотла… Еще немного – и сгорела бы и кухня, и остальное. К счастью, дом застрахован… Прости, ко мне не войти, буду вскрывать окна и проветривать… Хотела тебя порадовать, и вот чем кончилось… Когда запах немного выветрится, приходи, мой милый… Хоть сегодня вечером… И не обижайся…
Пушкина наградили привычными объятием и поцелуями. Замена блинам откровенно слабая, но выбирать не приходилось. Ничего не оставалось, как брести на службу. Нарочно громко топая, Пушкин спустился по лестнице, хлопнул входной дверью и затаился внутри. Наверху, где он не мог увидеть, скрипнула дверь тетушкиной квартиры и послышался тихий шепот. Она с кем-то спорила. Это явно была не Дарья…
Он мог бы взбежать и разоблачить хитрость. Но ставить тетушку в неловкое положение… Нет, так любящие племянники не поступают. Даже оставшись без блинов.
• 6 •Опыт полицейской службы говорил приставу Носкову, что люди часто творят глупости, о которых потом сильно жалеют. Творят не по злобе или коварству, а поддавшись безумному искушению. Мирный обыватель может вдруг накуролесить такое, за что потом будет расплачиваться всю оставшуюся жизнь. И сам не объяснит, что его толкнуло, какая сила заставила убить или взять чужое.
Загадочное явление человеческой натуры. Как будто в потаенных глубинах души кроется кровожадное животное, которое до времени сидит на цепи. Стоит цепи ослабнуть, как зверь вырывается наружу. Почему-то на Масленицу люди совершают больше глупостей, чем обычно. Носкову не нужно было заглядывать в статистику, чтобы в этом убедиться. Который год повторяется одно и то же. В его участке и в любом другом.
Стоя на льду Нижнего Пресненского пруда, длинного и вытянутого, как сложенный блин, пристав без пояснений знал, что случилось. И преступников знал. Сам выписывал разрешение на рубку льда. И старший артельщик Паплин был знаком с ним не один год. То, что артельщики натворили, ничем иным, кроме внезапного безумия, объяснить нельзя. Покусились мужики на легкую добычу. Ан не вышло. Теперь будут слезы лить и клясться в невиновности. Да только напрасно. Виновность их очевидна.
– Что же ты, Иван Гаврилыч, на злодейство пошел, – безо всякой злобы сказал пристав Паплину. Мужик стоял, понурившись, под охраной трех городовых. Его работники жались к старшему. – Скажи, что бес попутал, что ли…
– Ничего не попутал, ваш бродь…
– Значит, спьяну, что ли, на золотишко покусились?
– Не было такого… Сами знаете, копейку честным трудом добываем…
– Ну тогда сознайся, облегчи душу…
– Не в чем нам каяться… Не было от нас никакого злодейства…
Тело, лежавшее у ног пристава, доказывало обратное. Особенно багор, воткнутый в спину.
– Не было? Вот, значит, как… Тогда расскажу, что было. Пришли на лед, заметили господина в богатой одежде, лежал пьяный, в беспамятстве. Ты, Иван Гаврилыч, и смекнул, что при нем ценности имеются. Карманы обшарили, часы срезали, шубу сняли. А потом багром под ребра – и в воду… Да только не повезло тебе, Тараскин на посту внимательность проявил, за что ему будет вынесена благодарность по службе…
– Рады стараться, ваш бродь, – молодцевато ответил городовой и суровым взглядом припечатал злодеев…
– Не трогали мы его, господин в проруби плавал, – подал голос Колька.
Паплин на него рыкнул, но было поздно. Пристав потребовал, чтобы малый все рассказывал, как на духу. За что ему выйдет послабление. Колька и рассказал. Выслушав, Носков понял, что мужики не так просты, как кажутся: заранее сговорились. Значит, за ними могут и другие делишки водиться. Надо будет проверить по тем, что по участку проходят. Вдруг раскрытие случится.
– Куда шубу дели? – спросил он, зная, что ценная вещь уже припрятана в одном из сугробов. Не будешь же весь пруд обыскивать.
– Не было на нем шубы, – ответил за всех Паплин. – И не убивали мы господина этого… Колька как есть вам доложил… Вся вина, что я хотел тело обратно в воду скинуть и под лед затолкать… Чтобы вот такими допросами не мучили… Мы люди смирные, душегубством не промышляем…
Упорный оказался артельщик. Упорный и жадный. Надеется еще выкрутиться. Признает малую часть вины, чтобы на него большую не возложили.
– Значит, господин без шубы лежал… А багром его по хребтине саданули, чтобы разбудить. Так дело было?
Паплин тронул плечами, будто хотел броситься, но остался на месте.
– Вытащили его из проруби помершим… Багром Колька не бил, а подцепил, чтобы из воды достать…
Тут уж Носков позволил усмехнуться.
– А работник твой только что при всех показания дал, дескать, сома выудить решил… Глупо врешь, Иван Гаврилыч, глупо… Сознавайся… Запирательством только хуже себе делаешь…
– Не в чем нам сознаваться, ваш бродь, не убивали мы господина этого. И по карманам у него не шарили… Вот тебе слово, – и Паплин тщательно перекрестился.
Глядя на старшего, осенили себя крестным знамением Колька с Ванькой и Гришка.
На пристава это не произвело впечатления. Слишком много повидал он воров и убийц, которые самым истовым образом крестились и божились. Ничуть не боясь, что постигнет их кара или молния сразит на месте. Ничего, живехонькие отправлялись на каторгу. Настоящая расплата наступала там…
– Выходит, говорить с вами больше не о чем, только мерзнем зря. – Пристав плотнее запахнул концы башлыка, наверченные на шее. – Тараскин, задержанных в участок доставляй, караульного оставь у тела, пока санитарная карета не прибудет. Проследи, чтобы не перепутали и привезли к нам в Пресненский полицейский дом. А не куда им на ум взбредет… Дело оформим быстро, лишь бы опознание провести… Ну ничего, установим личность, передадим дело в суд, и там уже получите свое…
Городовой, козырнув, принялся толкать мужиков к заснеженному берегу. Паплин насупился и недобро хмыкал. А Колька вовсе заплакал. Арестованные уходили по льду пруда, оставляя дорогой инструмент и волокуши, на которых возвышались три ряда ледяных брусков. Пропала артель,