– Чего тут удивительного? Каждый боялся за свою шкуру, – пожал плечами Алик.
– Ничего подобного. На войне люди массово сознательно жертвовали своей жизнью ради победы. А грохнуть этого вонючего козла не нашлось ни одного добровольца – народовольца.
– Значит, его не только боялись, но и любили.
– Наконец ты, Алик, сказал хоть что-то умное. Это иррациональное, собачье сочетание храбрости, преданности хозяйской плетке и готовности нескончаемо жертвовать собой – ключ для понимания России. Поговорки вроде 'бьет, значит любит' на пустом месте не рождаются. Что же до страха, то бояться можно только до какого-то предела, это тебе любой лагерник скажет. А когда проходит страх зека, кончается и кумовская власть. Это как вода – на вид мягкая, жидкая, а сжать ее невозможно. Более того – чем сильнее ее сжимаешь, тем энергичнее она сопротивляется. Чем жестче власть подавляет людей, тем больше она их боится, а потому давит еще сильнее. Ясно, к чему это в итоге неизбежно приводит. Жаль, что Сталин умер в пятьдесят третьем. Он и тут всех обманул, гад. После него устроили так называемую оттепель, выпустили пар, устроили эдакий прерванный половой акт. В результате, взрыва не произошло, чирей так и не прорвался. Подобное иногда случается с вулканами, когда часть лавы прорывается по периферийному каналу и стекает по боковому безлюдному склону, стравливая давление и предотвращая катастрофическое извержение из главного жерла. В итоге, Сталина так до сих пор и не осудили. Более того – большинство наших граждан его до сих пор почитает. Не на словах, так в душе. А вот если бы он продержался еще десяток лет, выкосил бы еще несколько миллионов, и постарело, ослабело, вымерло бы окружение его холуев-единомышленников, и одновременно подросло бы, заматерело поколение тех, кто закончил войну бесстрашными двадцатилетними лейтенантами, то рвануло бы так, что камня на камне бы не осталось от той драконьей власти, смыло бы ее труп в историческую помойку, и дальше все пошло бы совсем по-другому, и не дышали бы мы сейчас миазмами неубранного кадавра, из которого теперь пышно разрослись сорняки новой власти с подозрительно знакомым запахом. Власти, которая продолжает нагло спекулировать на далекой уже войне...
– Ты сама себе противоречишь, – сказал Алик. – А как же сочетание собачьих качеств, как ключ для понимания России?
– Сравнивая наш народ с собакой, я все же в душе надеялась, что хоть немного ошибаюсь, – мрачно отозвалась Сима. – Но если я на самом деле права, то это очень страшно. Невозможно спасти рабов, которые обожают свое рабство. Насчет вулкана меня, конечно, занесло. Россия – потухший вулкан, и никакие бесстрашные лейтенанты здесь больше не водятся. Вам не страшно?
Алик и Мила молчали.
– Кстати, к собаке тоже можно относиться по-разному, – снова заговорила Сима. – Кто-то видит в ней верного друга, а кто-то – подлое, агрессивное существо. В Японии существовал интересный обычай. Вот глядите, – Сима взяла с тумбочки квадратик ватманской бумаги. – Впервые преступившему закон человеку татуировали посреди лба черту, – Сима провела жирным карандашом горизонтальную линию. – За второе преступление к ней добавляли эдакие ножки, – линию перечеркнула раздваивающаяся книзу вертикаль. – За третье добавляли последний косой штрих, и на лбу неисправимого появлялся иероглиф 'ину' – собака, – Сима чиркнула карандашом, и на ватманском квадратике возник маленький изящный рисунок: 犬.
– На человечка похоже, – заметил Алик.
– Вот именно, – Сима удовлетворенно откинулась на подушку. – Недаром каждая собака похожа на своего хозяина. Я не удивлюсь, если однажды выяснится, что собака, да и все остальные животные появились на свет в виде побочных ветвей эволюции в результате деградации хомо сапиенс. Человек настолько многолик, что вполне мог дать жизнь всему живому на земле...
– Животные древнее человека, – заметил Алик. – Это научный факт.
– Глупости, – поморщилась Сима. – Академики бывают рабами догм не хуже попов. И если ты хочешь сказать свое слово в науке, то не стоит глубокомысленно повторять общие места. Успеха достигает не тот, кто дисциплинированно следует правилам, а тот, кто умеет их безнаказанно нарушать...
Но вернемся к моим клиенткам.
Скоро мне удалось восстановить старые связи с так называемыми 'кремлевскими женами'. Какой только чепухи о них теперь не понаписано в угоду любителям подглядывать через замочную скважину. А женщины эти были, между прочим, особенные. Обычный человек проживает свою жизнь в каком-то одном слое. А им довелось познать и богатство, и нищету, и огромную власть, и жизнь в лагерных бараках...
Чаще всего я имела дела не с заоблачными небожительницами – замшелыми супружницами членов Политбюро, а со слоем их подстилающим: женами и любовницами наркомов – впоследствии министров, крупных военных и партийных начальников, внешторговцев, дипломатов. В их круг меня ввела Света Аллилуева, которая, вообще говоря, сама в него не входила, даже сторонилась его. Она тогда снова была в разводе, расставшись с Юрой Ждановым, сыном Андрея Жданова в пятьдесят втором, то есть еще при жизни Сталина. Имея папашей диктатора, державшего в кулаке чуть ли не полмира, она оставалась совершенно свободным по духу человеком и не боялась ему перечить.
Через своих клиенток я добывала иностранные журналы. На Западе был бум на татуировки, процветал Лес Скьюз, и мода покрывать свое тело загадочными красивыми рисунками проникала даже сквоь наглухо закрытую границу. На нашей социалистической родине, где каждый второй мужик носил на руке восходящее солнце с надписью 'Север' и перстни с извилистыми фиолетовыми лучами, фотографии этих татуировок производили ошеломляющее впечатление.
Я начала работать, одновременно учась по этим журналам. Помогало знание английского. Почти три года мы с Груней даже не заговаривали о нашем сокровище. Оно казалось недосягаемым, как другой мир, другая планета. Ощущение жизни переменилось в корне. Кончилось грозное и волшебное послевоенное время, когда возможность мгновенно и сказочно обогатиться была такой же реальной, как и риск в любой момент свернуть себе шею. На смену 'весне победы' пришел пресловутый 'железный занавес'. Сейчас трудно представить наше тогдашнее ощущение заграницы. Не считая шпионов, 'там' бывали только дипломаты, моряки, спортсмены, артисты и партийные деятели. Правда, уже тогда начинали поощрять заграничными поездками знатных доярок, шахтеров-рекордсменов и передовиков-комбайнеров. Но их посылали только в так называемые страны социалистического лагеря, и находились они там под круглосуточным присмотром стукачей. Мы же с Груней никак не тянули на представительниц трудовых коллективов. Да и с судимостью моей нечего было даже думать о заграничных поездках...
Мир после