с вытянутым, слегка лошадиным лицом. Я заметила его еще за завтраком в кают-компании. В толпе толмачей, как в Вавилоне, говорили на всех языках одновременно, и никто толком не знал, кто из какой страны и в каком порту сел на корабль.

– Надеюсь, вы ограничитесь Ницше и не станете цитировать, скажем, Геббельса? – ответила я после напряженной паузы.

– Скажите пожалуйста! Откуда вы знаете Ницше? Вы ведь советская девушка. Наверное комсомолка?

– Вы мне льстите. Из комсомольского возраста я уже вышла. А вы, похоже, провокатор? И конечно партийный?

Незнакомец расхохотался, показав частокол желтоватых крепких зубов.

– Конечно партийный, член СЕПГ. Меня зовут Матиас Варнов, я журналист из ГДР. А вы переводчик Серафима Невельскáя, – он сделал ударение на последнем слоге. Очевидно, на утреннем брифинге он успел прочесть мое имя на приколотой на груди табличке.

– Невéльская, – поправила я. – А где вы так хорошо выучили русский?

– Мой дедушка был словаком. Поэтому мне нетрудно было овладеть языком врага на курсах переводчиков вермахта.

– И повоевать с врагом довелось?

– Нет, на фронт меня не взяли из-за плохого зрения. Мне поручали только переводить документы в штабе. Я – типичная канцелярская крыса.

– Крысы иногда приносят больше вреда, чем волки.

– Серафима, все это в прошлом. Если мне позволили вступить в партию, значит мои грехи были не так уж велики. Я вас прошу, не напрягайтесь. Наслаждайтесь оттепелью. После двадцатого съезда КПСС все изменилось к лучшему. Как поется в песне, все стало вокруг голубым и зеленым. Хрущев войдет в историю как человек, изменивший мир.

То что он говорил, для советского уха звучало непривычно резко, хотя по сути все это было вполне, как бы сейчас сказали, политкорректно. Позже я поняла, что манера высказываться о вещах тривиальных с оттенком сенсационности, судить о власть имущих с показной, но тщательно дозированной независимостью свойственна большинству журналистов. Но в тот момент я невольно почувствовала уважение к человеку, который смелее, раскованнее меня.

– А вы что делали во время войны? – Матиас, близоруко сощурившись, аккуратно протер запотевшие очки специальной замшевой тряпочкой. Без очков он был похож на знаменитого в те годы актера Фернанделя.

– Примерно то же, что и вы, – усмехнулась я. – Носила военную форму, но оружия в руках не держала.

– Переводили?

– И переводила тоже, – хмуро ответила я. – Давайте сменим тему.

– Охотно, – Матиас утвердил очки на переносице и снова широко улыбнулся. – Тем более, что заговаривая с вами, я преследовал совершенно другие цели.

– Какие же? – спросила я, досадуя, что никак не могу осадить нахального журналюгу.

– Как минимум, произвести на вас благоприятное впечатление.

– А как максимум?

– Добиться вашего расположения.

– Херр Варнов, вам уже говорили, что вы пошляк?

Матиас в замешательстве снова снял очки и стоял передо мной, беспомощно щуря выпуклые серые глаза.

– Простите, – сказал он, водружая очки на место. – Это все отвратительная журналистская манера болтать, что ни попадя. Но вы мне действительно очень понравились.

Смена тона обезоруживала, и даже глупое слово 'действительно' прозвучало едва ли не трогательно.

– Ладно, – смягчилась я. – Давайте же, наконец, сменим тему. Вы говорите, ваш дед был словаком? – Это его фамилия – Варнов?

– Да. Слово это словацкое, означает 'ворона'. Там где он жил, есть и речка Варнов или, как говорят немцы, Варно. И городок назван по речке – Варнемюнде.

Я вздрогнула.

– Что с вами? Вы были в этом городе?

– Да... – замялась я. – Сразу после войны.

– Вот это да! – воскликнул Матиас. – Потрясающее совпадение! А что вы там делали?

– А вы где были после войны? – торопливо перебила я.

– Переводил на Нюрнбергском процессе.

– Неужели? Представляю, как это было интересно!

– О да! – вскинул брови Матиас. – Суд победителей над побежденными – это всегда очень интересно.

– Вы хотите сказать, что нацистов судили предвзято?

– Нет, конечно. Нацизм получил все, что заслужил. Но его черная тень оказалась настолько велика, что в ней смогли укрыться и его пособники.

– Какие еще пособники?

– Англия с Францией, которые в тридцать восьмом надеялись умилостивить Гитлера Судетами. Советский Союз, который в тридцать девятом вместе с фашистами поделил Польшу, как рождественский пирог.

– Ну, знаете! – я задохнулась от возмущения. – А разве не наши войска Польшу освобождали?

– Ваши, – мрачно кивнул Матиас. – Хотя поляки этого и не хотели.

– А чего же они хотели? Под Гитлером оставаться?

– Нет. Они просто хотели быть хозяевами в своей стране.

– А сейчас они разве не хозяева? Да у них вообще совести нет!

– Победители всех времен считали себя нравственнее побежденных, – грустно сказал Матиас. – Более того, именно собственное моральное превосходство, а не силу оружия они полагали первоосновой своих побед. Но, как сказал тот же Ницше, есть степень заядлой лживости, которую называют 'чистой совестью'.

Я открыла рот чтобы сказать этому выскочке все, что я о нем думаю, но тут он опять стянул с носа очки, отчего его лицо снова сделалось беспомощным.

– Ладно, Серафима, – он примиряюще тронул меня за рукав. – Давайте, как вы говорите, сменим тему.

И опять я остыла, не успев как следует разозлиться. Было в нем что-то от большого ребенка, на которого не обижаются, даже если он несет явную чушь.

В пелене тумана приглушенно прозвучали удары корабельного колокола.

– Пять склянок! – провозгласил Матиас. – По-сухопутному – полседьмого. Ужин через полчаса. Серафима, вы позволите сидеть за столом рядом с вами? Обещаю вести себя прилично.

– Садитесь, если хотите, – пожала я плечами.

– Замечательно! – просиял Матиас. – Позволите за вами зайти?

– Это уже ни к чему. Встретимся в столовой в семь.

По дороге в свою каюту я думала об этом странном немце со словацкой фамилией. Кто он – провокатор, агент штази? И это вскользь брошенное сообщение, что его отец родом из Варнемюнде... Что это – совпадение? Или намек на то, что он что-то знает? Но если он агент, то зачем ему на это намекать? Для чего высказываться о Польше, возбуждать лишние подозрения? Хотя если он провокатор... Голова шла кругом.

'Да какой он, к черту, агент, – мне вдруг вспомнился беззащитный взгляд его выпуклых серых глаз. – Просто любит повыпендриваться, как все самцы-павлины. Обычный дорожный флирт'.

Мне вдруг захотелось переодеться к ужину. Я стащила с себя белую блузку и строгую юбку. Из зеркала на меня смотрела справная тридцатилетняя баба со смазливым личиком, задорно торчащими козьими грудками и крепкой, почти девчачьей задницей. Немного портила впечатление тонкая вертикальная морщина на переносице и воспоминание о выпуклости в районе копчика, но тогда все это еще не было так заметно. Я втерла в переносицу немного крема, выдернула пару седых волос и достала из чемодана подарки Нади Леже: флакончик 'Шанель ?5' – недостижимой мечты миллионов советских женщин и