– Фу, какой ты грубый, – Мила надула губы и повернулась к

нему спиной. – Сними с меня плащ!

– Милочка, ты куда провалилась? – прокаркала из спальни Сима. – Меня сегодня кто-нибудь думает чаем поить?

– Бегу, Серафима Аскольдовна! – Мила, проворно переобувшись, устремилась на зов.

Алик взялся за куртку.

– Какая я тебе Серафима Аскольдовна? – услышал он Симин голос. – Бери пример с Алика – называет меня на ты и по имени и ухом не ведет. Как молодой пародист увядшую эстрадную примадонну. Вполне в духе времени. Кстати, Алик, ты уже уходишь? Оставайся на чай.

– Оставайся, оставайся, – подала из кухни голос Мила. – Все равно в такой ливень никакой дурак не будет с тобой в парке в шахматы играть.

– В шахматы? – недоуменно подняла брови Сима. – Охота же людям тратить время на подобную ерунду! Я думала, он на свидание опаздывает.

– Какие там свидания! – рассмеялась Мила, внося в спальню дымящийся поднос. – Наш мальчик занят исключительно наукой.

На пороге спальни появился рассерженный Алик.

– Кто тебя просит... – начал было он, но Сима прервала его энергичным жестом.

– Не опускайся до спора с женщиной, Алекс. Лучше докажи на деле, что ты в состоянии развлечь двух леди светским разговором.

– Шутить изволите, мадам? Где ж это видано, чтобы женщинам можно было что-то доказать? Тем более, если они леди?

– Алик, не остри, – благодушно рассмеялась Сима. – У тебя это хреново получается. Хотя местами забавно. Короче, mein Schatz, посидишь сегодня с девчонками или нет?

– Ладно, уговорили... – проворчал Алик. – Интриганки, блин.

– Ну спасибо, уважил, – Сима поудобнее устроилась в постели. Тогда, дорогой, сооруди-ка нам к чаю чего-нибудь хорошо выдержанного. А ты, Милочка, расчеши пока мои буйны кудри, битте. Сходи, голубушка, за моей любимой щеткой, не поленись.

– Как вам не больно таким дикобразом расчесываться? – Мила вернулась из ванной с овальной, похожей на растопырившего иглы ежа щеткой. – Она же голову чуть не до крови раздирает.

– Ничего ты не понимаешь, – подняла палец Сима. – Эта щеточка так мозги прочищает, что вдвое быстрее соображать начинаешь. Хотя по правде сказать, если в голове извилин нет, то никакой массаж не заставит их шевелиться...

Пока Мила расчесывала Симу, Алик залез в буфет, и на низком, напоминающем по форме почку стеклянном столике рядом с чайником появилась початая бутылка 'Камю' и нарезанный лимон.

– Симочка Аскольдовна, а как вы стали тату-художником? -

Мила подняла чайник, и дымящаяся янтарная струя потекла в полупрозрачную фарфоровую чашку.

– Издалека подъезжаешь. Хочешь себе на заднице розочку наколоть? – ухмыльнулся Алик, разливая коньяк в пузатенькие бокалы.

– Дурак ты, – надулась Мила. – Сегодня все расписные ходят. У тебя самого вон якорь на запястье. А на моем ангельском тельце пока нет ни единой точечки. Мне просто интересно, как вообще все это началось.

– Люди татуировали себя всегда, – Сима с видимым удовольствием глотнула коньяка и откинулась на подушку. – По крайней мере, во все времена существовали закрытые группы, для которых татуировки имели особое, ритуальное значение. Но время от времени мода на тату вспыхивала с особой силой и становилась общим достоянием. Я сейчас говорю не про нынешний бум, а про тот, который начался полтораста лет назад, в середине девятнадцатого века.

– Где?

– Как известно, все самое путное и самое скверное в мире всегда затевают немцы. Пусть даже и в Америке. Этого звали Мартин Хильдебрандт. Он приплыл в Нью-Йорк и открыл, как бы теперь сказали, татушный салон. Нельзя сказать, что это имело очень уж большое отношение к искусству. Просто он вовремя сообразил, как еще можно заработать на гражданской войне. Его клиентами были солдаты и матросы. Мартина не волновало, за кого они дрались – за Юг или за Север – он с усердием колол якорьки, пальмы и сисястые женские фигурки любому желающему. Но в душе он все же оставался художником и в отсутствие клиентов осваивал более сложные сюжеты. Практиковался он на своей дочери Норе, любезно предоставившей папаше в качестве холста свое немалое тело. Когда на дочурке буквально не осталось живого места, он решил показывать ее за деньги в цирке Барнума.

Как известно, разрекламировать все мало-мальски стоящее, а заодно и раздуть слона из любой мухи лучше всех умеют американцы. Мартин с Норой соорудили на скорую руку легенду о том, что она попала в плен к индейцам, и ее целый год насильно татуировали, подвешивая на дереве. Для пущего колорита они утверждали, что к ней приложил руку сам Сидящий Бык – популярнейший в те времена духовный вождь индейцев племени сиу, до последнего сражавшийся с 'белыми волками'. В итоге не Мартин, а именно Нора Хильдебрандт стала знаменитостью конца девятнадцатого века и первой американской тату-моделью.

Конечно, люди кололи изображения на коже еще до нашей эры. Однако настоящим искусством татуировку сделали не полинезийцы, которых принято считать ее прародителями, не древние египтяне, изображавшие на теле своих зверобогов и даже не ацтеки, преуспевшие в сложных ритуальных рисунках. И уж тем более – не североамериканские индейцы со своими примитивными тотемами, от которых оттолкнулся ушлый парень Хильдебрандт. Как известно, доводить начатое до совершенства лучше всех умеют японцы. Именно они владели и владеют величайшей в мире, никогда не прерывавшейся традицией татуировки. И тату-бум, начавшийся в Америке, невольно напомнил об этом всему свету. Японская татуировка стала популярной среди европейской знати. Влияния моды не избежал даже тогдашний российский император Николай Второй. Кстати, недавний наш полуправитель – тот, который это самое Сколково затеял, удивительно на него похож. Те же припухшие веки, томный олений взгляд, слабая линия губ, подбитые конским волосом плечи... Не удивлюсь, если этот любитель битлов и 'Дип перпл' в юные годы в виде протеста против респектабельного уклада профессорской семьи где-нибудь в паху выколол вульгарную грудастую красотку...

Ну да бог с ним, с Димоном. Так вот, Николай Второй, еще цесаревичем, путешествовал по миру и, приехав в Японию, страстно возжелал сделать себе настоящую ирэдзуми. Только не учел, что визита к знаменитым мастерам, таким как Хоритоси или Хоритама, в Японии надо дожидаться лет эдак пятнадцать. Там когда у мастера рождается сын, к нему сразу начинают в очередь записываться. И даже для Николая никто не стал делать исключения. Однако, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. В Оцу на него напал с саблей полоумный полицейский – потомственный самурай. Цесаревич отделался царапиной, но тем больше было возможностей для скандала. На следующий день японский император лично приехал из Токио, чтобы принести свои извинения наследнику российского престола и, уж конечно, никак не мог отказать ему в просьбе организовать без очереди визит к лучшему