Велись данные наблюдения не любопытства ради, а чисто для порядку. Ведь кто-то же должен знать, что происходит в деревне. Чтоб в случае надобности дать кому-нибудь верный совет. Пусть даже если не спросят. А дабы, не приведи боже, не ошибиться, собранные сведения и новости тщательнейшим образом нужно было обсудить и взвесить…
— Кажись, дождь собирается, — вместо приветствия сказала старушка, усевшись на лавочку возле второго, точно такого же божьего одуванчика.
— Нет, не будет, — сказала соседка, одолжив подруге горсть подсолнечных семечек — прошлогоднего урожая, нынешние еще не поспели.
— Благодарствую, — кивнула та. — Да как же не будет? С вечера поясницу ломит…
— Ой, девоньки, а мне в ногу как вступило — не отпускает!.. — сообщила еще одна, третья старушка. И в самом деле, подошла прихрамывая. Села по другую руку и тоже угостилась жареным лакомством, зачерпнув горсть из полного передника средней.
— Вот и я говорю! — обрадовалась поддержке первая, сплевывая шелуху, — К вечеру непременно хлынет.
— Нет, дождя не будет, — сказала средняя, прищурившись на ясное безоблачное небо. Подумав, весомо добавила: — Гроза собирается.
— Тьфу ты! — в сердцах хлопнула себя по больной коленке третья соседка и тут же болезненно охнула.
Исчерпав тему, подруги в задумчивости сосредоточили внимание на семечках. Занятию сему они, по всей видимости, предавались регулярно — чему свидетельствовала трава вокруг лавочки, прораставшая будто не из почвы, а из толстого слоя шелухи.
Сама лавочка имела чрезвычайно выгодное расположение — возле колодца, сооруженного точнехонько на середине единственной улицы деревни. Улица эта походила на большое коромысло, очерченное двумя ровными рядами домиков: одни стояли как положено, задворками к лесу, окошками к речке; другие — наоборот, смотрели на соседей напротив, повернувшись задами к берегу, на склоне которого примостились баньки и сараюшки. Близ колодца, украшенного двускатной кровелькой с фигурным коньком, избушки расступались, заборчиками палисадников окаймляя широкий спуск к воде. В общем, идеальное место с замечательным обзором — оба конца селения будто на ладони. Лучшего места для посиделок и не найти. Старушки грели на солнышке косточки, делились семечками и свежими слухами, а заодно, обладая прекрасным для своих лет зрением, не упускали из виду ни единого происшествия из жизни односельчан.
— Ой, гляньте-ка, девоньки! Староста куда-то поспешает, — заметила одна.
— И правда — Петрович! Куда это он торопится? — спросила вторая.
— Так за почтой, не иначе.
— Зачем?
— За почтой, говорю!
— Не кричи, не глухая! Зачем ему за почтой-то? Недавно ведь бегал.
— Так он письмо ждет. Давно уж приятелю своему, игумену, в монастырь отписал про все здешние безобразия. Поди, просил войско попов прислать.
— Это еще зачем?
— Зачем да зачем! Нечисть выводить, по углам святой водой кропить, крутом околицы крестным ходом ходить… Здравствуйте, Иван Петрович!
— Доброго здоровья, Иван Петрович!
— Куда это вы торопитесь, Иван Петрович?
— И вам не хворать, бабки! — буркнул на ходу староста, поспешно переходя с тенистой стороны улицы на солнечную — но подальше от колодца.
— С ним по-людски, а он… Тьфу! — дружно сплюнули ему вслед шелухой старушки.
— Нашел «бабок»! — надулась первая. — На себя бы поглядел.
— Теперь-то вот! А в свое время нос не загибал, свататься приходил. Старей себя не посчитал… — припомнила вторая, да прикусила язык: две другие переглянулись меж собой, явно слыша о таком деле впервые.
Малое время спустя староста проделал обратный путь тем же маршрутом. В руке он крепко сжимал помятый конверт. Однако на сей раз подруги не удостоили его разговором, нарочито громко принявшись обсуждать проблему мужской плешивости.
Но Ивану Петровичу Потапову нынче было не до вредных старушек. Он торопился домой. Читать такое важное письмо посреди улицы просто нельзя. Мимо бабок он постарался пройти чинным, спокойным шагом — но дальше не утерпел. К себе во двор почти вбежал, распинав квохчущих, путающихся под ногами кур, был облаян собственным сторожевым псом и, забыв шугануть кота, подбиравшегося к вывешенной на крыльцо вялиться рыбе, буквально ворвался в дом.
В сенях Иван Петрович столкнулся со своей внучкой Глашей, которая, подоткнув подол и встав на четвереньки, намывала полы. Резко распахнувшаяся дверь пришлась девушке точно по макушке, и, опрокинув ведро, она отлетела к лестнице.
— Ну опять, дедушка!.. — жалобно воскликнула Глаша.
— Эх, что ж ты какая непутевая, — вздохнул Иван Петрович, поднимая внучку из лужи. И добавил загадочно: — Ну ничего, и с этой бедой после разберемся.
В горнице даже не присел — варварски разорвал конверт. Пробежал глазами по строчкам, шевеля губами и бородой. Дошел до конца — принялся читать сначала, еще раз, только теперь медленнее. Отложил листок, задумался.
— Глаша! — позвал староста, складывая письмо.
Из сеней приглушенно доносился голос, тихонько мурлыкающий песенку.
— Глафира, глухая тетеря! — крикнул Иван Петрович неожиданно зычно.
— А-а?! — послышалось из сеней. А следом раздался грохот — как будто что-то тяжелое уронили на что-то стеклянное. — Чего шумите, дедушка?
— Какой сегодня день, Глаша? — спросил Иван Петрович, морща лоб и насупив седые брови.
— Хороший, солнечный, — отозвалась Глаша, сметая невидимой метлой невидимые осколки.
— Да нет! Что сегодня?
— Пятница, кажется. Точно, пятница! Позавчера же у Тишки были именины.
— Какого еще Тишки?.. Ох, да не про то я! Число нынче какое?
— Да вроде двадцать восьмое…
Иван Петрович охнул, шлепнул себя ладонью по лбу, суматошно всплеснул руками и выбежал из дому, крича на ходу:
— Телегу мне! Телегу!..
— Да где ж взять, дедушка? Все ж лошади в поле…
Когда хлопнула дверь, дремавший Василий от неожиданности чуть не свалился. Хотел спрыгнуть и по привычке удрать в кусты — да только старосты уж и след простыл. Василий покосился на оставшуюся не притворенной, качающуюся на петлях калитку: не почудилось ли спросонок?..
На крыльцо вышла Глафира. На нее Василий и ухом не повел. Только замурлыкал негромко, с достоинством, почувствовав ее руку на своей спине.
— К чему бы это, интересно? — задумчиво спросила Глаша.
Василий не ответил, хотя хозяйкино любопытство разделял. И был вознагражден за молчаливое согласие — рыбкой из той самой, желанной связки. Не самой маленькой, нужно признать, но и не особо крупной. Да и очень уж скоро куда-то пропавшей.
Закопав под крыльцом рыбий хвост — на черный день, — Василий, облизываясь, вернулся обратно на перила. Все-таки отказываться от поставленной цели он не собирался. Стоит проверить столь долго обдумываемый способ. Да и оставшиеся хвосты свисали так заманчиво…
Иван Петрович очень торопился. Бережно спрятав за пазуху так взволновавшее его письмо, староста поспешил к кузнецу — только он один мог помочь, у него была единственная свободная лошадь.
Кузница располагалась на другом конце селения. Иван Петрович