Во-первых, этот небольшой корабль отличался по форме. Он не был так сильно изогнут в концах, как настоящие драккары, и выглядел не так грозно из-за этой детали. Во-вторых, на боках у него не висело ни одного щита. Возможно, дело в том, что у нашей деревни попросту не было возможности сделать столько щитов. Зато вот парус все же был, хоть и местами рваный. Он представлял из себя прямоугольное полотно серой ткани, натянутое на примитивную мачту с довольно простым механизмом управления парусом – отсюда видела только четыре длинных веревки. С боков корабля в ледяные темные воды, пенящиеся от ветра, опускались длинные весла. По меркам этого мира, думаю, это судно можно было назвать быстрым, учитывая аж два способа набрать скорость.
Пока разглядывала корабль, не заметила, как женщина сильнее сжала мою маленькую руку, а другой ладонью мяла подол длинного платья. Посмотрела на нее, но мать, казалось, даже и не заметила этого взгляда. Все, что она видела, это мужчины, уплывающие в далекие земли ради грабежа, и мой папа, ее муж, был среди них. Как ни посмотри, это было опасным предприятием, и её волнение можно было понять.
Впрочем, я не переживала. Отец был не из робкого десятка, да и по телосложению напоминал скорее медведя, нежели человека, особенно в этой грубой шубе из шкур. Если в этом мире есть кто-то крупнее мужчин из нашего народа, то пожму этому человеку руку, а затем убегу в страхе. Огромные они, огромные! Здоровенные, бородатые и злые, потому что им всем нужно прокормить свои семьи.
– Пойдем, мам. Пойдем, не нужно провожать, – сказала, потянув ее за руку в сторону деревни.
Она с трудом оторвала взгляд от корабля, медленно отчаливающего от каменистого берега, и слабо кивнула в ответ. Над нами, в сером осеннем небе, сгущались тучи, и когда мы пошли обратно в деревню, пошел крупный, безветренный снег.
* * *Зима, как и всегда, наступила быстро. Некоторые из оставшихся мужчин в это время года ходят к морю с острогами, чтобы поймать немного рыбы. Мать выменивает ее на наше зерно, чтобы только я хорошо кушала. А я и не против, это вполне честный обмен. Во всяком случае, пока не наступила ежегодная пора сбора налогов.
В этом году смогла как следует рассмотреть на людей, что приехали к нам в деревню. Едва с другого конца поселения послышался предупредительный крик, подбежала к двери и, приоткрыв ее, высунула любопытную мордаху наружу, чтобы поглазеть на воинов ярла. И, однако, не зря, ведь увидела то, чего уж точно не ожидала.
Еще с прошлого раза поняла, что они, собирая зерно со всех семей, ну никак не могут тащить его к себе домой на руках, поэтому у них должна быть какая-нибудь повозка или что-то вроде того. Тут я угадала, по деревне медленно, не спеша, двигалась телега, но запряжены в нее были не лошади или быки, нет. Это было существо, которое просто не могла назвать быком. Огромная, мохнатая туша, гора мышц и костей с двумя длинными, закрученными вдоль тела рогами, за которые к нему и привязали повозку. Оно везло за собой целый небольшой отряд из воинов в кожаной броне, меховых шапках и с тяжелыми палицами в руках. Всего их было десять человек, включая одного, ведущего за собой при помощи поводка зверюгу и, видимо, капитана, идущего впереди всех.
В этот момент меня резко дернула за плечо мама и приложила указательный палец к губам. Дверь громко захлопнулась, и она нервно посмотрела в окошко.
– Майя, не смотри на них…
– Помню кто это, мам, – вздохнула. – Опять еду заберут. Глупые люди…
– Не смей сказать им такое в лицо, Майя! – резко одёрнула меня мать, схватив за руку, но затем крепко прижала к себе. – Не хватало еще, чтобы они и тебя забрали…
– А что такого? Почему мы вообще должны им столько отдавать? Ярл плохо думает, если столько просит!
– Майя, молчи! Пожалуйста, молчи…
Она изо всех сил пыталась успокоить меня и гладила по голове обеими руками. Вот только она не учла того, что я была абсолютно спокойна, а нервничала тут только она.
Вскоре воины добрались и до нашего дома. Они без стука, по-хозяйски ввалились в хижину. Родительница прижала меня к себе и отошла к дальней стене, но я так просто еду отдавать не собиралась.
– Мама-а-а! – громко закричала и, не сдерживая эмоций, заплакала. – Мама, я не хочу больше есть кашу с жуками-и-и..!
Воины остановились, нерешительно глядя на меня. К счастью, успела подготовиться к их приходу, и на столе, поодаль от нас, стояла пустая тарелка с мертвым насекомым из леса, которое стащила у Хьялдура.
– Майя, доченька, ты что…
– Мама, от жучков зубки боля-я-ят! – не дала ей закончить и скомпрометировать меня.
Притворяясь что кашляю, незаметно выплюнула на пол пережеванный сотню раз цветок и наступила на него ногой, чтобы воины его не заметили. “Откашлявшись”, продолжила реветь, но уже громче и с широко раскрытым ртом, чтобы ворвавшиеся к нам домой воины точно увидели окрашенные в синеватый цвет зубы.
– Великие духи, что они такое здесь едят..? – медленно произнес один из воинов, отойдя назад на пару шагов.
– Мне это не нравится… – сказал другой.
Командир их быстрым шагом подошел ко мне и схватил за обе щеки одной рукой, пошире раскрывая рот. Я стала вырываться, мать в ужасе схватилась за его руку, пытаясь убрать ее, но он лишь разглядывал мои синие молочные зубы.
– Это похоже на гнилостных тварей… – медленно произнес он и наконец отпустил. От его грубых пальцев щеки горели огнем и мне хотелось плакать уже по-настоящему. – Я даже не знаю…
– Сильнейший Вургар, нельзя класть такое зерно рядом с другим в повозку! – вышел вперед солдат, выглядящий лет на восемнадцать. – А что если все зерно испортится?
Капитан стал медленно вышагивать по комнате туда-сюда, поглаживая заплетенную в две косички бороду. Он смотрел то на меня, то на своих солдат.
– Я не видел такого ни у кого из детей этой деревни, однако… Женщина, как твое имя?
– Х-Хельга, господин…
Меня аж передернуло от того, как моя мать унижалась перед ним, как она тряслась от страха.
– Скажи, Хельга, что не так с вашим зерном? Правда ли ты кормишь ребенка отравленной пищей?
– Н-нет, я бы…
– Что с зерном, Хельга?! – прикрикнул он на нее, не дав ей сказать и слова в свою защиту.
Мама закрыла руками лицо и в страхе отвернулась от старого воина, дрожа всем телом от ужаса. Мне оставалось лишь продолжать плакать,