В главе о революциях и революционном руководстве я предполагал, что египетские либералы, бурно приветствовавшие военный переворот 2013 года, арест президента Мухаммеда Мурси и запрет крупнейшей общественной организации страны «Братья-мусульмане», могут впоследствии пожалеть об этом. За время, прошедшее с момента написания этих строк, Египет стал как минимум настолько же авторитарным государством, как и в период правления Хосни Мубарака. Участники правозащитных движений и лидеры общественных организаций демократической направленности были объявлены «пятой колонной», а внесенные в законодательство изменения «расширяют возможности исполнительной власти преследовать, угнетать и гноить в тюрьмах политических оппонентов и несогласных»[25]. Надежды на прорыв демократии в арабском мире, появившиеся с началом революционных событий в Тунисе в декабре 2010 года, в основном угасли. Последовали новые авторитарные режимы, анархия, гражданские войны или опосредованные военные конфликты иностранных держав.
Единственной страной «арабской весны», где процесс демократизации устоял, хотя и небезусловно, является Тунис. Как отметил покойный Альфред Степан, три тунисские политические партии — две светские и одна религиозная — «обеспечили разноплановое, но взаимодополняющее руководство» и «стали правящей тройкой на период подготовки конституции». С их помощью создалось политическое согласие, представляющее собой разительный контраст с тем, что произошло в Египте после свержения Мубарака[26]. Тем не менее Соединенные Штаты выделили безвозмездную помощь на сумму 1,3 миллиарда долларов «авторитарному военному режиму Египта» и «ограничились всего 166 миллионами для демократического Туниса в 2015 году»[27]. Весьма ограниченный социально-экономический прогресс после падения режима Бен Али в 2011 году привел к опасному расхождению между ростом надежд населения и сохраняющейся нищетой. Ситуацию усугубил Международный валютный фонд, обусловивший предоставление помощи стране с огромной безработицей и крайней степенью социального неравенства выполнением «шаблонных технических» требований[28]. На фоне «ощущения жестокого разочарования», которое чувствуют многие тунисцы, ее население стало целью рекрутеров ИГИЛ и прочих террористических исламистских группировок[29].
Сочетание популизма с неуважением к меньшинствам и даже угрозами в их адрес — характерная черта тех, кто считает себя жестким правителем и хочет выглядеть соответствующим образом в глазах общественности. Об Индии часто говорят как о самой многонаселенной демократии и стране растущей экономической мощи. Помимо прочего, это многонациональное, мультикультурное и многоязычное государство, в основе дальнейшего развития и процветания которого должно лежать единство и признание этнокультурного многообразия. «Отец» индийской независимости Махатма Ганди писал: «Индуисты, считающие, что Индию должны населять только индуисты, живут в мире иллюзий. Индия — родная страна для индуистов, магометан, парсов и христиан, все они соотечественники, и им придется жить в единстве, хотя бы исходя из собственных интересов»[30]. Неизвестно, насколько эта точка зрения близка Нарендре Моди — премьер-министру Индии с мая 2014 года. Когда в 2002 году в его родном Гуджарате происходили мусульманские погромы, занимавшего в то время должность главного министра штата Моди обвиняли как минимум в благодушии, а то и в прямом пособничестве расправам над мусульманами[31]. На посту премьер-министра Моди придерживается объединительной риторики, не подкрепленной, однако, практическими действиями по искоренению дискриминации мусульманского населения[32].
Однако самый худший современный пример преследования мусульман подает не Индия, а населенная преимущественно буддистами Бирма (Мьянма). Возможно, это объясняется не чрезмерной жесткостью, а, напротив, недостаточной твердостью лидера. Несмотря на то что Аун Сан Су Чжи не может занимать пост президента, она является наиболее авторитетным политиком страны и де-факто возглавляет правительство. Однако перспектива сохранения этих позиций выглядит сомнительной в случае ее открытого противостояния с теневой властью — военными, которые поощряют и проводят этнические чистки мусульман-рохинджа. После массовых убийств и сожжения дотла нескольких тысяч домов более полумиллиона рохинджа были вынуждены бежать в соседнюю Бангладеш, где влачат жалкое существование. А в Бангладеш «исторически игнорируют бедственное положение рохинджа и выдавливают их обратно в Мьянму»[33].
Поскольку буддийское большинство населения Мьянмы не испытывает особого сострадания к мусульманскому меньшинству, выступить в защиту рохинджа означало бы для Аун Сан Су Чжи рискнуть своим главным преимуществом перед военными — широкой народной поддержкой. Однако непризнание многочисленных фактов грубых нарушений прав человека в отношении этого меньшинства, многие из кланов которого живут в этой стране уже много веков, сильно испортило репутацию Аун Сан Су Чжи в глазах мирового сообщества и почти полностью разрушило ее моральный авторитет, накопленный за долгие годы противостояния военной диктатуре в качестве лидера бирманской оппозиции[34]. Как считает Золтан Барани, «совершенно очевидно, что Су Чжи не готова платить политическую цену за использование своего влияния и огромного международного авторитета в деле защиты преследуемого народа, оказавшегося перед лицом этнических чисток, а возможно, даже и полного истребления»[35]. Помимо этого, она не слишком поощряет разнообразие взглядов в собственной команде и окружает себя людьми, чье главное качество составляет личная преданность, вместо того чтобы «уступить часть авансцены другим демократическим деятелям, на протяжении долгого времени испытывающим огромные страдания, но не столь же знаменитым»[36].
Мьянма представляет собой в лучшем случае крайне хрупкую демократию с крайне серьезными проблемами. Индия остается государством жизнеспособной плюралистической демократии в отличие от Китая — другой великой азиатской державы. Сегодня в авторитарной политической системе Китая власть не настолько концентрирована в руках одного человека, как это было в годы господства Мао Цзэдуна. Как я отмечаю в книге, трансформация китайской экономической системы и стремительный (хотя и крайне неравномерный) рост уровня жизни пришлись на период более коллективного руководства, последовавший за смертью Мао. Напротив, недавние шаги, направленные на еще большее возвышение председателя КНР и лидера компартии Си Цзиньпина над коллегами, вызывают серьезную обеспокоенность. В октябре 2017 года съезд компартии Китая единогласно принял решение о включении в Конституцию страны не слишком броской формулировки: «Идея Си Цзиньпина о социализме с китайской спецификой». Это можно считать попыткой поднять