– Данте? – Его имя само слетело с моих губ.
Ко мне подошла медсестра. У нее был приятный голос.
– Давайте измерим вам давление, – сказала она.
Я не шевельнулся. Пусть делает что хочет. Плевать.
Она улыбнулась:
– Вам больно?
– Мне нормально, – прошептал я.
Она рассмеялась.
– Вы, молодой человек, всех нас здорово напугали.
– Мне нравится пугать окружающих.
Мама покачала головой.
– Мне нравится морфий, – пробормотал я, закрывая глаза. – Что с Данте?
– С ним все хорошо, – ответила мама.
Я открыл глаза. Отец сказал:
– Он перепугался. Ужасно перепугался.
– Но с ним все в порядке?
– Да, все хорошо. Он ждал, пока ты проснешься.
Они с мамой переглянулись, и мама сказала:
– Он здесь.
Он выжил. Данте выжил. Я выдохнул.
– А что стало с птицей, которую он подобрал?
Отец подался вперед и сжал мою руку.
– Сумасшедшие мальчишки, – прошептал он. – Сумасшедшие, сумасшедшие мальчишки. – И вышел из палаты.
Мама не сводила с меня глаз.
– Куда он пошел? – спросил я.
– За Данте. Он все это время здесь сидел. Почти двое суток. Ждал, пока ты…
– Почти двое суток?
– Тебе делали операцию.
– Что?
– Врачам пришлось собирать твои кости по кусочкам.
– Ясно.
– У тебя останутся шрамы.
– Ясно.
– После операции ты ненадолго проснулся.
– Не помню такого.
– У тебя все болело, поэтому тебе дали обезболивающее, и ты снова уснул.
– Не помню.
– Доктор так и сказал, что не вспомнишь.
– Я что-нибудь говорил?
– Ты стонал. Звал Данте. Он не отходил от тебя ни на шаг. Очень упрямый молодой человек.
Я слабо улыбнулся.
– Ну да, он выигрывает в каждом нашем споре. Вроде тех, что бывают у нас с тобой.
– Я люблю тебя, – прошептала мама. – Ты знаешь, как сильно я тебя люблю?
Мне понравилось то, как она это сказала. Я давно не слышал от нее этих слов.
– Я люблю тебя сильнее. – В детстве я всегда ей так отвечал.
На мгновение мне показалось, что сейчас она опять расплачется, но она сдержалась. В глазах ее, правда, стояли слезы, но все-таки она не плакала. Она подала мне стакан воды, и я принялся пить через соломинку.
– Твои ноги, – сказала она. – Машина переехала тебе ноги.
– Водитель не виноват, – сказал я.
Она кивнула.
– У тебя был очень, очень хороший хирург. Все переломы ниже колен. Боже… – Она замолчала. – Мы думали, ты потеряешь ноги… – Она снова замолчала и утерла слезы. – Больше я тебя из дома не выпущу. Никогда.
– Фашистка, – прошептал я.
Она меня поцеловала.
– Мой милый, красивый малыш.
– Не такой уж я милый, мам.
– Не спорь со мной.
– Ну ладно, – согласился я. – Милый.
Она снова заплакала.
– Все хорошо, – повторил я. – Все в порядке.
В палату в сопровождении моего папы вошел Данте.
Мы посмотрели друг на друга и заулыбались. Над левым глазом у него красовалось несколько швов, под глазами залегли синяки; левая щека была исцарапана, а правая рука – в гипсе.
– Привет, – сказал Данте.
– Привет, – сказал я.
– А мы неплохо сочетаемся, – пошутил он.
– У меня прикид покруче, – прохрипел я.
– Наконец-то ты хоть в чем-то меня выиграл.
– Ага, наконец-то, – повторил я. – Выглядишь ты дерьмово.
Он подошел совсем близко.
– Ты тоже.
Мы просто смотрели друг на друга.
– Голос у тебя усталый, – сказал он.
– Ага.
– Я рад, что ты очнулся.
– Ага, очнуться-то очнулся, но во сне я чувствовал себя получше.
– Ты спас мне жизнь, Ари.
– Спаситель Данте. Всегда об этом мечтал.
– Не надо, Ари. Не шути так. Ты чуть не умер.
– Я не специально.
Он заплакал. Ох уж этот Данте и его слезы.
Данте и его слезы.
– Ты оттолкнул меня. Ты оттолкнул меня и спас мне жизнь.
– А кажется, как будто не только оттолкнул, но и расквасил тебе лицо.
– Зато теперь у меня новый образ, – улыбнулся он.
– Чертова птица, – сказал я. – Во всем виновата она. Давай винить во всем ее.
– Все, с птицами я завязал.
– Ничего ты не завязал.
Он снова заплакал.
– Прекрати уже, – сказал я. – Мама плачет, теперь ты тоже, и даже папа выглядит так, будто сейчас разревется. Правила! У меня есть правила. Плакать запрещается.
– Ладно, – сказал он. – Больше никаких слез. Парни не плачут.
– Парни не плачут, – повторил я. – Слезы меня утомляют.
Данте рассмеялся, но тут же снова посерьезнел.
– Ты нырнул, как в бассейне…
– Нам незачем это обсуждать.
Но он продолжал:
– Ты прыгнул на меня, как – не знаю – как вратарь на мяч, и столкнул с дороги. Все случилось очень быстро, но, блин, ты все равно будто бы знал, что делать. Только ты мог из-за этого умереть. – Я смотрел, как с лица его капают слезы. – И все из-за того, что я идиот, который вылез на дорогу, пытаясь спасти дурацкую птицу.
– Ты снова нарушаешь правило про слезы, – заметил я. – И птицы не дурацкие.
– Из-за меня ты чуть не умер.
– Ты ни в чем не виноват. Ты просто был собой.
– Хватит с меня птиц.
– А мне они нравятся.
– Все, я с ними завязал. Ты мне жизнь спас.
– Я же сказал, что не специально.
Это рассмешило всех присутствующих. Боже, как я был измотан. У меня все безумно болело, а Данте тем временем сжимал мою руку и повторял снова и снова:
– Прости, прости, Ари, Ари, прости меня, прости, Ари, прости.
После операции и морфия я чувствовал себя слегка пьяным.
Помню, я стал что-то напевать. La Bamba. Я знал, что Данте и мама с папой все еще рядом, но потихоньку проваливался в сон.
Помню, как Данте сжимал мою руку. И помню, как думал: «Простить тебя? За что, Данте? За что тебя прощать?»
Не знаю почему, но мне снился дождь.
Мы с Данте шли босиком. А дождь лил без остановки.
И мне было страшно.
Два
Не знаю, как долго я пробыл в больнице. Вроде бы несколько дней. Четыре или пять. А может, шесть. Черт, я не имел ни малейшего понятия. Казалось, я лежал там целую вечность.
У меня брали анализы. В больницах так всегда. Бесконечные обследования, чтобы убедиться, что у меня нет внутренних повреждений. Особенно травм мозга.
Приходил невролог. Волосы у него были черные, а глаза – темно-зеленые. Мне он не понравился. Он избегал смотреть окружающим в глаза. Казалось, что ему на все наплевать, или напротив – что его слишком все беспокоит. По всей видимости, общение с людьми давалось ему непросто. Он почти не разговаривал, только записывал что-то в блокнот.
Еще я заметил, что медсестры любят поболтать и обожают измерять давление. Они вечно это делали. А еще давать таблетку снотворного, а потом будить посреди ночи. Черт, как же я хотел спать. Мне хотелось уснуть и очнуться уже без гипса. Так я и заявил одной из медсестер:
– Может, усыпите меня и разбудите, когда снимут гипс?
Она улыбнулась:
– Глупыш.
Да уж. Глупыш.
Я хорошо помню, что моя палата утопала в цветах. Цветы от маминых церковных подружек. От родителей Данте. От моих сестер. От соседей. Цветы из маминого сада. Сплошные цветы. Блин. Раньше я спокойно относился к цветам, но