Правда, потом оказалось, что форму десантную он у кого-то купил, а на самом деле служил водителем в ракетной части. Но и тут он не сплоховал и шепотом всем присутствующим, пришедшим к нему выяснять правду, поведал, что часть была специальная, экспериментальная, ввиду чего ракетные установки сбрасывали на парашютах, а водители, вроде него, вслед за ними прыгали. Десантную форму им выдавали только «на дембель» или, вот, как ему, при поступлении в училище. И все это в целях конспирации.
А этот посетитель такую ерунду рассказывал. Ну полная лажа. И уже на первом дополнительном вопросе поплыл. Шмулян бы такого себе не позволил.
Всплывшие воспоминания о командире отделения с буйной фантазией, потянули за собой и другие образы из нелегкого курсантского прошлого Андрея Петровича.
А было оно нелегким, потому что Добров, в те молодые годы, слыл человеком нрава не столько буйного, сколько неуемного. И эта черта его натуры, далеко не всегда распространялось на изучение предметов, которые преподавали в училище.
Справедливости ради надо отметить, что таких курсантов как Добров было достаточно много и не всегда они одни были виноваты в плохом усвоении преподаваемых предметов. В каких-то случаях сами предметы были сложноватые, в других случаях – попадались такие преподавательские кадры, у которых, даже, если захочешь – не выучишь.
Вот к примеру «Стрельбу и управление огнем артиллерии» преподавал полковник Куликов. Поначалу он показался солидным и рассудительным, но только до второй лекции, по окончании которой спросил: «Кому и что не понятно из его повествования». Добров решил показаться внимательным слушателем и задал, таки, вопрос. Куликов пристально посмотрел на него и взвинчивая себя от слова к слову стал объяснять: «Сынок! Ну ты что, дол…б, ну что тебе не понятно? Я же все четко объяснил во время лекции…».
После такого ответа не только у Доброва, но и у остальных курсантов навсегда исчезли вопросы к лектору, хотя он всякий раз настаивал, чтобы они не стеснялись и спрашивали, если что-то осталось ими не понятым.
Неудивительно, что при сдаче практической части этого предмета Добров допустил досадную оплошность – не совсем правильно внес коррективы, после чего снаряды стали рваться не ближе к цели, а, ближе к пункту управления огнем. Ну, с кем такого не бывает. Но полковник Куликов, принимавший зачет, тогда, почему-то, вспылил, выгнал Доброва, не дав дострелять до конца. Потом ему, конечно, позволили еще раз управлять огнем артиллерии, дабы честно получить свой зачет, но осадок остался.
Когда, по окончании стрельб, Добров с товарищами загружали дальномеры в машину, к нему подошел Куликов и проникновенно глядя в глаза сказал: «Сынок! Зема, б…дь! Пообещай мне, что ты в артиллерию не попадешь, а? Не дай умереть в стыде и сраме на старости лет! В пехоту, в стройбат, к черту на рога – но только не в артиллерию! Обещаешь? Обещаешь, б…дь?!!».
«Обещаю, – ответил тогда Добров, но добавил, – только ведь не от меня это зависит, товарищ полковник, у нас, ведь, принцип какой в армии – куда Родина пошлет».
«Да, ладно, Родина, – примирительным тоном продолжил Куликов, – главное, чтобы ты пообещал».
Не помогли никакие обещания. Добров был распределен замполитом батареи в артбригаду, где и служил не хуже других, в том числе, хорошо сдавая зачеты по управлению огнем артиллерии.
Или, вот, другой предмет был в училище, тоже особо опасный для окружающих – «Автомобильная подготовка», сдача которого только укрепила Доброва во мнении, что пробелы в подготовке – это еще не повод предаваться унынию и отчаянию, ибо в жизни всегда возможен компромисс.
Доброву с этим предметом просто не повезло: то в наряде стоял, то болел, то еще чего произошло. Пропускал – одним словом. Подготовка к вождению автомобиля тоже прошла в эконом режиме, но уже не по его вине – стандарты были такие – всего четыре раза на КАМАЗе по двадцать минут ездил со скоростью не более 40 км/час. И, пожалуйста, на экзамен, который, его на ГАЗ-66 посадили сдавать.
Кто ни разу ни ездил на ГАЗ-66, тот никогда не сможет отличить хорошую машину от плохой. Вот, ГАЗ-66 – хорошая машина, только коробка передач, естественно, с ручкой для их переключения у нее плохая. Все это находится справа сзади от водителя и, если водитель не опытный, то переключаются эти передачи с таким скрежетом и трудом, что дорога на второй план уходит, а должна бы всегда на первом оставаться.
Добров от сокурсников слышал про эти трудности, но посчитал, что это не повод заваливать экзамен и решительно сел за руль ГАЗ-66. В процессе вождения он пару раз, поставил под сомнение законы физики, сделав упор на инерцию движения и гравитацию Земли одновременно… Один раз, только хорошая реакция, принимавшего экзамен ГАИшника, вовремя остановившего рукой движение рулевого колеса, уберегла автомобиль от встречи с кюветом, а когда они заехали на мост и Добров взялся переключить передачу, представитель ГАИ молниеносно вцепился в руль одной рукой и не отпускал его до тех пор пока мост не оказался позади.
После остановки машины, для высадки Доброва из кабины и принятия туда нового экзаменуемого, лицо капитана-ГАИшника имело цвет недозревшего баклажана. Подполковник Русов – преподаватель по «Автомобильной подготовке», сидевший в той же кабине, вышел из нее вместе с Добровым и без всякой лирики, сходу, эдак, по-отечески, попросил его не садиться за руль больше никогда. Потом в голове Добронравова еще долго звучал эхом голос Русова, вещавший про какую-то «мать», что-то про осла и его бабушку. Это напомнило ему трудовика из его родной школы, который в похожих выражениях объяснял школьникам почему у них плохо получилось очередное изделие. Неожиданно, в конце своей полу матерной речи, Русов сказал: «Сдал! Пошел на …ер!», – и вытирая вспотевший лоб ладонью пошел обратно в кабину. Этот многоопытный преподаватель пошел на компромисс вовсе не по доброте душевной, а, исключительно, для сохранения своего здоровья. Он довольно быстро сообразил,