Колеблемое пламя
Слетело с фитиля свечи,Свеча погасла, и завылоВсе окаянное, что жилоВнутри нетопленной печи —Те упыри, те палачи,Что где-то там, в ночи унылой,Терзают с неизбывной силойПреступных Типов за могилой.А за окошком тоже выло:Плясала по снегу метель,Ее дурманил свежий хмель,Она плясала без рубашки,Бесстыже выгибая ляжки,Снежинки из ее баклажки,Как сторублевые бумажки,Метались, клювами стучаВ стекло.Где спички? Где свеча?4
Я — к двери баса и сопрано.Казалось мне, что я кричу,А я едва-едва шепчу:– Кто у меня задул свечу?Кто спички выкрал из кармана?Кто комнаты сдает внаем,А в комнатах температураПлюс пять? Преступная НатураНарочно выстудила дом:Ангина хватит, а потомПрости-прощай колоратура.Все — Балалайка! У нееВ буфете между чайных ложекОтточенное лезвиеЗахоронил сапожный ножик,Она им режет кур. ОнаВ уме своем повреждена.В ее глазах горит угрозаУбийства. От ее ушейЗлодейством тянет. Сам ЛомброзоУшей петлистей и страшнейВовек не видел. Бойтесь мести!На почве зла родится зло.Бежим! Бежим! Я с вами вместе!Увязывайте барахло!Тут я упал в передней на пол.Не знаю, сколько я лежал,Как долго пес лицо мне лапалИ губы языком лизал.Меня в постель перетащили.Хинином душу мне глушили,Гасили снегом жар во лбу,А я лежал, как труп в гробу.Моя болезнь гнилой горячкойСлыла тому сто лет назад.Стояла смерть в углу за печкой,И ведьмы обложили сад,И черти по стене скользили,Усевшись на свои хвосты,И с непомерной высотыК постели жмурики сходили:– Погибли мы, и ты погиб!Угробит всех Преступный Тип!5
Зима прошла. Весною раннейОчнулся я — один, один,Без помощи, в сплошном тумане,В дурмане, без гроша в кармане…За стенкой — тихо на диване,И всюду тихо. Из глубинДуши нахлынув, слезы льются…Дверь настежь! Вижу донце блюдцаИ руку. Слышу:– Гражданин!Возьмите огурец соленый! —И блюдце брякнулось на стул,И все затихло. ПораженныйЯвленьем жизни возрожденной,Не выплакавшись, я заснул.Соседка с мужем возвратиласьДомой, когда уже в окнеЛуна сквозь облачко светилась.И что она сказала мне?– Какая радость! Ваша милостьДля новой жизни пробудилась!Ура, ура! Мы с муженькомСейчас напоим вас чайком.Весна была, как Боттичелли,И лиловата, и смутна.Ее глаза в мои гляделиИз приоткрытого окна,Ополоумев, птицы пели,Из сада муравьи ползли.Так снизошло к моей постелиБлагословение земли.6
Настал июнь, мой лучший месяц.Я позабыл угарный чадСвоих январских куролесиц,Метелей и ломброзиад.Жизнь повернуло на поправку:Я сам ходил за хлебом в лавку,На постном масле по утрамЯичницу я жарил сам,Сам сыпал чай по горсти в кружкуИ сам себе добыл подружку.Есть в птичьем горлышке вода,В стрекозьем крылышке — слюда, —В ней от июня было что-то,И после гласных иногдаВ ее словах звучала йота:– Собайка —– Хлейб —– Цвейты —– Звейзда.Звучит — и пусть! Мне что за дело!Хоть десять йот! Зато в косеТо солнце ярко золотело,То вспыхивали звезды все.Ее душа по-птичьи пела,И в струнку вытянулось тело,Когда, на цыпочки привстав,Она вселенной завладелаИ утвердила свой устав:– Ты мой, а я твоя. —И в этомБыла основа всех основ,Глубокий смысл июньских снов,Петрарке и другим поэтамПонятный испокон веков.7
Искать поэзию не надоНи у других, ни в словарях,Она сама придет из садаС цветами влажными в руках:– Ух, я промойкла в размахайке!Сегодня будет ясный день!Возьми полтийник и хозяйкеОтдай без сдайчи за сирень! —Еще словцо на счастье скажет,Распустит косу, глаз покажет,Все, что намокло, сбросит с плеч…О этот взор и эта речь!И ни намека на ЛомброзоНет в этих маленьких ушах,И от крещенского мороза —Ну хоть бы льдинка в волосах:Сплошной июнь!За йотой йотаЩебечет, как за нотой нота,И что ни день —Одна забота:Сирень — жасмин,жасмин — сирень…8
Соседям Йота полюбилась.Они сказали:– Ваша милость!Давайте чай квартетом пить! —Она им:– Так тому и быть! —Мы дружно пили чай квартетом,Боялись выйти со двораИ в доме прятались: тем летомСтояла дикая жара.Хрустела глина в переулке,Свернулась жухлая листва,В канавах вымерла трава,А в небо так забили втулки,Что нам из влажных недр егоНе доставалось ничего.Зной, весь в дыму, стоял над миром,И был похож окрестный мирНа рыбу, прыщущую жиром,В кипящий ввергнутую жир.Но зною мы не поддавались,Водою с милой обдавались,И пили чай, и целовались(Мы, и целуясь, пили чайПолуодетые), и этоБыл островок в пожаре лета,И это было сущий рай.Но, занятые чаепитьем,Мы, у соседей за столом,Потрясены одним событьемОднажды были вчетвером.Вошла хозяйка. Странным взглядом,Как Вий, окинула певца.Глаза, впечатанные рядомВ пергамент желтого лица,Горели отраженным адом,И нож сверкал в руке. ОнаБыла почти обнажена.Не скрыв и половины тела,Хламида на плече висела,Распущен был седой пучок,Пот по увядшей коже тек.Она воскликнула:– Зачем онВ мой дом проник с женой своей?Оставь, оставь ее, мой Демон.А ты сокройся от очей,Змея, чернавка, сербиянка,Цыганка, ведьма, персиянка,И подходить к нему не смей!Что сделал ты со мной, злодей?Кто я теперь? Двойник, воспетыйТобой самим в проклятый день!Меня казнят — и пусть! За ЛетойС тобой моя пребудет тень.Умри ж! —На стул хозяйка села,И нож сапожный уронила,И в сторону сползла со стула,И на пол замертво упала.Тогда с лицом бледнее мела,Дрожа от ужаса, певецВскочил и крикнул:– Я подлец!Она моей любви хотела,А я плевал на это дело,И вот теперь она мертва! —А милая моя сидела,Она ничуть не побледнела,Чай допила, калач доелаИ молвила:– Она жива. —Вскричал певец:– Что делать будем?Как я теперь — источник зла —Посмею показать людям?!Моя подружка изрекла:– Давайте куйпим ей щегла!9
Дождь грянул наконец. Он длилсяКак птичья песнь. Он так плясалИ так старался, так резвился,Что мир окрест преобразилсяИ засверкал, как бальный зал.Гром, как державинская ода,По крыше ямбом грохотал;В поселке ожила природа,С омытых листьев пыль стекла,И блеск хрустального стеклаПриобрели углы и граниПрекраснейшего из числаНеисчислимых мирозданий.Ушли Стрелки-Громовики,Дождь перестал. ПереходилиПотоки вброд и воду пилиВ кустах смородины жуки,И без мучительных усилийРосли грибы-дождевики.Хозяйка наша в это времяСидела в комнате своей.Ее не тяготило бремяБылых томительных ночейИ дней безрадостных. На темяИ стан ее, согнав печаль,Слетела розовая шальСпокойствия и упований,Хозяйке неизвестных ране.И что теперь ей до того,Кто спит с женою на диване,Не видя больше никого?Она не держит на заметке —Ушел певец или пришел —Повержен ревности престол:Перед лицом хозяйки в клеткеПоет и прыгает щегол!Он для нее слагает стансы,С утра впадает в забытьеИ в забытьи поет романсы,Танцует танцы для нее.Щегол хорош, как шелк турецкий!Чуть он прищелкнет:– Цо-цо-цо! —Заулыбается по-детскиПорозовевшее лицо.Прищелкнув, засвистит, как флейта:– Фью-фью! —И глянет: каково?Что басовитый голос чей-тоВ сравненье с дискантом его?Чушь, чушь!А в комнате порядок,Блестит зеркальным огонькомКомод с фарфоровым котом,Натерты крышки всех укладокПолировальным порошком;Кругом крахмал, и ни пылинки,А что за платье в будний день!А розочки на пелеринке —Как было вышивать не лень!Ах ты щегол, колдун, волшебник,Носитель непонятных сил!Какому ты — живой учебник —Хозяйку счастью научил!С тобою белый день белее,А ночью белого белейСвободно плещут крылья феиВ блаженной комнате моей.ПРИМЕЧАНИЯ
1. Дж.Скиапарелли — итальянский астроном, исследователь так называемых каналов Марса.
2. Двадцатая верста — подмосковная станция Белорусско-Балтийской железной дороги, ныне Баковка.
3. «Двойник» — песня Фр. Шуберта на слова Г.Гейне.
4. Чезаре Ломброзо (1836 — 1909) — итальянский психиатр, антрополог и криминалист, основатель антропологической школы в науке уголовного права. Его работу «Преступный человек» (1876) в переводе на русский язык читал персонаж поэмы.