то даже и скрестить шпаги с французскими офицерами, и совсем другое — замешаться в настоящий заговор, не пристало это такому ревнителю дисциплины, служаке до мозга костей, не похоже это на него. Впрочем, так или иначе, с участием Даоиса или без него, но Веларде и его друзья, в число коих лейтенант не вхож, а стало быть, достоверными сведениями не располагает, явно что-то готовят. А командующий артиллерией, неизменно благодушный полковник Наварро, — человек, конечно, славный, но угодил меж двух огней: тут — французы, там — собственные подчиненные, а потому предпочитает ни во что не вмешиваться и делать вид, будто ни о чем не осведомлен. И всякий раз, как Аранго на правах адъютанта пытается осторожно выведать у него что-нибудь, полковник отделывается недомолвками или переводит разговор на другое:

— Службу неси, юноша. Службу. Французы, англичане… да хоть ангельские рати! Твое дело — службу исполнять. И рот — на замок, не то муха влетит.

На пути в Главный штаб артиллерии лейтенанту попадаются трое мужчин, принаряженных, хоть сегодня и понедельник, по-воскресному — широкополые шляпы, вышитые жилеты под плащами с карминно-красным воротом, навахи за кушаком. Двое из них — родные братья: старшего зовут Леандро Рехон, и ему тридцать три года, младшему, Хулиану, — двадцать четыре. У Леандро есть жена по имени Виктория Мадрид и двое сыновей, Хулиан только что обвенчался с девицей Паскуалой Масиас. Братья живут в дальних окрестностях Мадрида, в городке Леганес, и привез их вчера в столицу испытанный друг, с которым они неразлучны уже полтора месяца, с той поры, как в Аранхуэсе низложен был первый министр Годой.[5] Этот самый друг принадлежит к челяди графа Монтихо, а про того толкуют, будто, храня верность молодому королю Фердинанду Седьмому, он от его имени и в его поддержку затевает новое выступление. Но мало ли что и про кого толкуют, дело известное, на чужой роток… ну и так далее. Одно братья Рехон знают наверное: вместе с деньгами на дорожные расходы и прокорм получили они требовательное наставление — при первой же возможности устраивать всякого рода заварухи. Поручение пришлось братьям — дюжим и ражим, охочим до драки малым в самом расцвете сил — как нельзя больше по нраву, ибо нахальство лягушатников им давно уж поперек горла, и всякий мужчина, если только он не пальцем делан — это высказывание принадлежит старшему, Леандро, — обязан показать, кто в Испании истинный король, что бы там ни говорил Наполеон Бонапарт, так и так его мамашу.

Спутника братьев Рехон зовут Матео Гонсалес Менендес, и он тоже вчера прибыл в Мадрид из городка Кольменар-де-Ореха, вняв призывам кое-кого из своих кумовьев, распалявших тех, кто держит сторону молодого короля Фердинанда и настроен против французов. Человек он заматерелый и сильный, егерь по роду занятий, а значит — умеет обращаться с оружием и привычен к нему, и под плащом, доходящим ему до подколенок, у него заряженный пистолет. Держится так, словно братьев Рехон знать не знает, но вчера они все втроем и купно с еще сколькими-то молодцами, вооруженными гитарами и бандурриями, вышли, хоть лило как из ведра, на площадь Доньи Марии-де-Арагон и устроили под балконами Мюратовой резиденции уличный, чтоб не сказать — кошачий концерт, горланя песенки свойства самого что ни на есть вольного, забористого и оскорбительного для достоинства маршала. При появлении патрулей разбегались и тут же появлялись вновь, продолжая глумление и издевательство. Все это — уже после того, как свистом и улюлюканьем проводили расфранченного француза с парада на Прадо:

• Говорят, что в битве жаркойОтличился, братец, ты:Но когда служил кухаркой,Жарче было у плиты![6]

— Сударыня моя, шагайте смело, ступайте твердо, не робейте, спотыкнетесь — подхватим, — эти слова Леандро Рехон обращает к хорошенькой горожанке, которая в бахромчатой баскинье и шерстяной мантилье, с корзинкой для провизии на руке входит в освещенный солнцем прямоугольник.

Женщина пренебрежительно дергает плечом, но все же усмехается польщенно: старший Рехон — видный и статный парень, меж тем как Матео Гонсалсс, проводив ее долгим оценивающим взглядом, оборачивается к своим спутникам и подмигивает. И с улыбкой мужского самодовольства все трое идут дальше. Они молоды, живы и здоровы, и встреча с красивой женщиной кажется добрым предзнаменованием. Хорошее начало, по мнению меньшого Рехона, — половина дела. И, дабы отметить его, парень извлекает из-под плаща бурдючок с красным «вальдеморо», после долгой ночи бесчинств у Мюратова дворца похудевший больше чем наполовину.

— Дернем малость?

— Что за вопрос? — Леандро якобы только сейчас заметил их спутника и осведомляется: — Составишь компанию, земляк?

— Со всем нашим удовольствием.

— В таком случае — держи.

Трое парней, которые неторопливо идут сейчас по мостовой в сторону Пуэрта-дель-Соль, поочередно прикладываясь к бурдюку, то есть закидывая голову и нажатием опытной руки прыская прямо в рот струйкой вина, и помыслить не могут, что три дня спустя обоих братьев Рехон французы выволокут из дома в Леганесе и расстреляют за участие в мятеже, а Матео Гонсалес еще через неделю умрет в госпитале Буэн-Сусесо от рубленой раны. Но в эти минуты и при бурдюке в руке подобные предчувствия их не томят. И не успеет еще скрыться за горизонт только что взошедшее солнце, как три навахи из Альбасете, сейчас заткнутые за пояс, вдосталь упьются французской кровью.

— За дождем солнце, — говорит старший из братьев, поглядев на небо, — а к вечеру опять дождь пойдет.

Наступающим днем за эти три будущие смерти, как и за множество других, воздано будет заранее и сторицей. И весь народ будет мстить еще очень долго.

* * *

Завтракая, Леандро Фернандес де Моратин обжигает язык горячим шоколадом, но сдерживает готовое сорваться с уст проклятье. И не потому, что он человек богобоязненный: бояться, по его мнению, следует не столько Бога, сколько людей. К тому же он не большой любитель святой воды, дароносиц и прочего. Просто определяющими чертами его характера давно уж стали сдержанность и благоразумие в сочетании с известной толикой застенчивости, впервые проявившейся года в четыре, когда, переболев оспой, он остался рябым. Может быть, потому все не женится, хотя два месяца назад ему исполнилось сорок восемь. Человек он спокойного нрава, образованный и просвещенный, чем весьма похож на героев своих пьес, принесших ему, как уверяют присяжные поклонники, славу первого драматурга страны. Премьеру комедии «Когда девушки говорят „да“», вызвавшую ожесточенную сшибку разноречивых мнений, и по сию пору вспоминают как главнейшее событие минувшего театрального сезона, но слава в Испании на вкус напоминает не столько мед, сколько желчь с уксусом, ибо неизменно сопряжена с завистью, зависть же человеческая безмерна. Таковы причины, по которым