– Валяй с нами, старина. Две недели солнца и полного расслабления. Есть один проектик, который может тебя заинтересовать, – совместное производство «Уорнер бразерс» и RAI[4]. Для телевидения.
Звучало довольно заманчиво. После второстепенной роли русского аристократа в экранизации «Войны и мира» я уже пять лет не снимался, если не считать сериала «Айвенго» с Роджером Муром, хорошим актером и отличным парнем, где я сыграл почти что в эпизоде очередного элегантного мерзавца, – они, если не считать Шерлока Холмса, всегда были моим амплуа. Я бережлив и скромен в запросах. Грех жаловаться: обе мои бывшие супруги, слава богу, почили с миром. Одна спилась в своем имении в Пасифик-Палисейдс[5], где обосновалась после нашего развода, – пить мы стали почти одновременно, однако она оказалась резвей и пришла к финишу первой. Вторая весьма кстати погибла в автокатастрофе – сорвавшись с отвесной автострады в Вильфранше, пролетела полтораста метров и исчезла внизу в столбе полыхнувшего бензина. Что касается всего прочего, то, хоть мой красивый дом в Антибе давно выкуплен, мне совсем не помешало бы отложить кое-чего под матрас на черный день, потому что на горизонте маячат уже близкая старость, какая-нибудь очередная холодная война и прочая, и прочая. А Малерба был в ту пору весомой фигурой в «Чинечитта»[6], видным продюсером, продвигавшим в Европе крупные американские теле- и кинопроекты. И я, к его полному удовлетворению и заметному интересу дивы, продолжавшей строить мне глазки, ответил согласием. Остаток дня я посвятил покупкам нужных вещей, потом распорядился доставить мой багаж из отеля в порт, а ночь провел уже в роскошной каюте «Блюэтты».
И вот через неделю совершенно неожиданно оказался застигнут врасплох на маленьком островке Утакосе рядом с Корфу. Вернее, мы оказались там втроем. Пьетро Малерба, Нахат Фарджалла и я сошли на берег, чтобы пообедать в отеле «Ауслендер», славившемся своей кухней. С террасы было видно, как по морю побежали первые барашки – предвестники нежданного шторма, – а кипарисы под ветром стали гнуться и стонать, как грешные души в аду. Возвращаться на яхту не стоило, потому что прогноз обещал беспокойную ночь, и Малерба снял три номера: один – для сопрано, другой, смежный, – для себя (с женой, известной актрисой, он расстался, но в Италии разводов не признают, и, значит, надо было соблюдать декорум), а третий – для меня. Замысел был вернуться на яхту, как только стихнет шторм, но тот разбушевался с такой силой, что, когда наутро мы захотели покинуть отель, нам сообщили, что судоходство во всей этой зоне прекращено до улучшения погоды, а капитан «Блюэтты» вынужден был сняться с якоря и укрыться в бухте Корфу.
– Как все это волнительно, – говорила Фарджалла, опираясь на руку Малербы, но взмахивая ресницами в мою сторону. – Как в ваших фильмах.
Малерба с насмешливым благодушием сносил ее кокетство, потому что слишком хорошо знал меня. Я давно уже равнодушен к дивным дивам, имеющимся в распоряжении оперных див. Времена вольной охоты миновали, да и потом, я английский джентльмен старой школы: на территорию друга или приятеля не вторгаюсь, особенно если от него зависит или может зависеть работа. Дэвид Нивен, мой давний и любимый товарищ, с которым мы смастерили когда-то пару-тройку хороших картин, в том числе и прелестную ленту «Два кавалера и белокурая дама», где снялась Джинджер Роджерс, – любил повторять за рюмочкой: «Не стоит гадить на дорожку, по которой к тебе деньги идут». В высокобританских устах Дэйва эта истина звучит изящней, чем может показаться.
Однако по-настоящему в этой истории интересно лишь, что я – ну то есть мы: Малерба, Фарджалла и ваш покорный слуга – обнаружил, что плавание прервано и мы находимся на островке площадью чуть больше квадратного километра. И слабым утешением служит то, что в аналогичной ситуации оказались и другие постояльцы: одни – потому что не смогли воспользоваться паромом, который ходит от этого островка до Корфу и Патраса, другие – потому что и собирались продлить свое пребывание здесь. В итоге собралось нас девять человек из разных стран. И все мы, постояльцы единственного отеля, застряли там по доброй воле или волей судьбы. Как в романах Агаты Кристи.
Даже в этих обстоятельствах Утакос был прекрасен – маленький райский сад с оливами, кедрами, кипарисами и бугенвиллеями; под развалинами старинного венецианского форта – мол-волнорез, лесистый холм с остатками античного храма на вершине, а во впадине подножья – отель «Ауслендер», защищенный почти от всех ветров, особняк XIX века, из окон которого каждое утро в невероятном свете зари открывались великолепные виды на побережье Албании и на гористый ландшафт Корфу. Даже ураган ни на йоту не уменьшил красоту этого пейзажа, потому что сильный норд-вест вызывал волнение на море, а небо оставлял без единого облачка, сияюще-синим и чистым.
И вот на второй день, в 12:05, почитав немного на террасе моего номера путевые заметки о Греции, оставленные Патриком Ли Фермором[7], я спустился в ресторан, и метрдотель Жерар проводил меня к тому же столику, где мы с Малербой и Нахат сидели накануне.
– Вы сегодня без ваших друзей, мистер Бэзил?
Без, ответил я. Дива обыкновенно поднималась поздно, а Малерба готовил для своего партнера Сэмюэла Бронстона контракт на съемки фильма с участием Чарлтона Хестона и Софии Лорен, которые планировались в Испании[8]. Итак, я был один и попросил меню. В нескольких шагах от меня и тоже в одиночестве сидел, склонясь над тарелкой, коренастый низкорослый субъект левантийского вида, а за соседним столиком – средних лет супружеская пара, по наружности и по речи – швейцарцы, австрийцы или немцы. Что касается Жерара, то он был сухопар, элегантен и француз и со скромным достоинством носил черную пару и галстук-бабочку, подобающие его благородному ремеслу. У него была красивая седина, аристократический орлиный нос, а когда он улыбался, слева во рту под тонкими усиками вспыхивала искорка золотого зуба. Метрдотель был еще и недурным пианистом и накануне вечером после ужина усладил наш слух, побренчав в салоне на старом «Стейнвее».
– Рекомендую рыбу, мистер Бэзил, – сказал он услужливо.
– Что за рыба?
– Дорада. Нам ее доставили лишь позавчера. – Украдкой оглядев зал, он добавил, доверительно понизив голос: – Настоятельно рекомендую, потому что, пока погода не переменится, свежей рыбы у нас не будет.
– Ни слова больше! – кивнул я. – Оставьте за мной эту ускользающую рыбу.
– Прекрасный выбор, но я заранее прошу у вас прощения за возможные огрехи… Повариха и одна горничная вынуждены были остаться на Корфу, и кухней занимается лично мадам Ауслендер. Приготовить на гриле, разумеется?
– Да не важно… Можно и на гриле.
Он взглянул на меня с сомнением:
– Вино? «Гуменисса Бутари», к примеру?
– Нет, спасибо, не пью, – напомнил я.
Он выразил свое неодобрение чуть заметной гримаской и золотой искоркой во рту. По его невысказанному средиземноморскому мнению, есть рыбу без вина – это профанация. Но я, как говорится, слишком близко увидел волчьи уши и потому вот уже пять лет не употребляю крепких напитков. И слабых тоже. Никаких не употребляю.
– На десерт могу предложить пирожные с черной малиной. Очень ароматная, местный сорт.
– Учту. Спасибо.
Жерар отошел к другому столу. Если я чем-то горд по-настоящему и даже больше, чем орденом Британской империи, который ни разу не прикалывал к лацкану, – королева Елизавета в золотые годы девичества была моей пламенной поклонницей, – так это своим умением общаться с теми, кого называют «обслуживающий персонал». От младых ногтей я усвоил, что именно они решают возникающие проблемы, а их добрая или злая воля зависит от того, какое мнение они составят о тебе. Обе войны, которые я повидал на своем долгом веку, – первая была беспокойней второй, потому что я провел ее во фламандской грязи вместе с Ронни Колманом, Гербертом Маршаллом[9] и еще кое с кем из старых друзей, – окончательно укрепили во мне убеждение, подтвержденное опытом кино: исход сражения и съемки решают не генералы, а сержанты, то бишь студийные осветители, плотники, гримеры – называю не всех.
Я наблюдал за Жераром, что не мешало мне заниматься закусками – черные маслины, свежий сыр, тушенный в вине осьминог: мадам Ауслендер была отличная стряпуха. Глаз радовался при виде того, с какой элегантной непринужденностью Жерар – серьезный, профессионально