– Стойте! – крикнул Стейнольфур, натягивая поводья и останавливаясь в нескольких шагах. – Гейрмунн, никак ты?
– Я, – ответил Гейрмунн, у него дрожали руки.
– Что за странные сани ты волочешь? – Стейнольфур спешился и подошел к нему. – И где Хамунн?
– Лежит на странных санях, – ответил Хамунн.
Шальги тоже спешился. Оба подбежали, готовые взяться за концы санных шестов. Им пришлось навалиться и ослабить шесты, и дело было не в упрямстве Гейрмунна. Он просто не мог разжать онемевшие пальцы. Тогда Шальги принял на себя вес саней, а Стейнольфур тем временем снял веревки с плеч Гейрмунна.
– Клянусь богами, – прошептал Стейнольфур, заглядывая Гейрмунну в глаза. – Что с вами приключилось?
– Волки напали, – сказал Хамунн.
– Волки? – удивился Шальги, приподнимая санные шесты. – Где?
– В нескольких днях пути отсюда, – пояснил Гейрмунн. – Близ Олунна.
– Близ Олунна? – покачал головой Стейнольфур. – Вы же собирались охотиться на белок. Ваш отец разослал поисковые отряды, но не в такую даль, как Олунн.
– Нам захотелось добычи покрупнее, чем белки, – сказал Хамунн.
– Стейнольфур, послушай меня. – Гейрмунн вспомнил, что до сих пор не сказал главного. – У моего брата большая рана ниже правой подмышки. Ему нужна помощь врачевателя.
– Верхом ехать сможешь? – спросил Стейнольфур, взглянув на лежащего Хамунна.
– Смогу, только очень недолго.
– Пусть кто-нибудь возьмет его к себе в седло, – сказал Гейрмунн.
Отозвался всадник по имени Эгил:
– Моя лошадь выдержит Адскую Шкуру.
Гейрмунн пропустил мимо ушей ненавистное прозвище, которым еще в детстве наградили их с братом. Правда, никто, кроме них, не считал прозвище очень уж оскорбительным.
Стейнольфур кивнул:
– У Эгила самая сильная лошадь.
Он велел Шальги отвязать Хамунна, затем снова повернулся к Гейрмунну:
– А с тобой что? Как вижу, у тебя ранена рука.
Гейрмунн только сейчас вспомнил о своей ране. Кровь на рукаве давно высохла, смешавшись с грязью там, где волчьи зубы вырвали клочья кожаного плаща и шерстяной рубашки.
– Я ее толком и не осматривал.
– Отправим твоего брата, а потом я осмотрю твою руку, – сказал Стейнольфур.
Эгил подъехал на могучем златогривом жеребце, шкура которого тоже была золотистого цвета. Остальные всадники спешились, подняли Хамунна и усадили впереди Эгила. Убедившись, что Хамунн крепко сидит в седле, Стейнольфур обратился к отряду:
– Мы с Шальги тут немного задержимся с Гейрмунном. А вы поезжайте. Еще до захода солнца Хамунн должен быть в усадьбе конунга Хьёра.
Всадники молча кивнули и, не мешкая, тронулись в обратный путь, увозя Хамунна. Из-под копыт в воздух вздымались комья земли. Гейрмунн смотрел вслед удалявшейся процессии.
– Я должен ехать с ним, – сказал Гейрмунн. – Мы должны…
– Никуда ты не поедешь, пока я не осмотрю твою руку.
Стейнольфур отвел Гейрмунна под тень раскидистого ясеня. Гейрмунн слишком устал, а потому даже не противился.
– А потом ты расскажешь, почему поволок Хамунна домой, не бросив умирать там, – добавил Стейнольфур.
3
Гейрмунн оседлал выпирающий из-под земли корень ясеня и прислонился к стволу. Голые ветви дерева тянулись в стороны и ввысь. Они уже сбросили золотистые листья, и те окружали Гейрмунна, словно упавшая корона. Слева, в ста саженях, блестел под солнцем Фёрресфьорд. Справа, вдоль пологих холмов, тянулись пахотные земли и пастбища.
Вблизи ясеня Стейнольфур сложил костерок. Скупые движения воина говорили о минувших битвах и шрамах. Гейрмунну часто казалось, что десять лет, отделявшие его возраст от возраста Стейнольфура, вместили в себя гораздо больше событий, чем умещается в такой отрезок жизни. В русой бороде Стейнольфура блестела седина, а если бы его кожа была шкурой, она бы уже не годилась для выделки. С Гейрмунном он говорил как друг и советчик, нередко – как и тот и другой одновременно. Однажды, напившись и уйдя в воспоминания, Стейнольфур упомянул время, когда он сиживал гребцом на корабле. Неужели он успел побывать в рабстве? Вопрос этот занимал Гейрмунна, но негоже было спрашивать человека о том, что сболтнул его пьяный язык, спущенный хмелем с привязи разума. И потому вопрос так и повис в воздухе.
– Жара у тебя, как вижу, нет, – сказал Стейнольфур, доставая из сумки кресало и щепотку черного трута. – Болит сильно?
– Чуть-чуть, – соврал Гейрмунн.
Теперь, когда его больше не донимала забота о брате, он заметил, что рана вспухла и была твердой на ощупь. Каждое движение рукой отзывалось острой болью. Боль не исчезала и в состоянии покоя, делаясь тупой. Но он не собирался жаловаться Стейнольфуру. Гейрмунну хотелось поскорее вернуться в Авальсснес и убедиться, что Хамунну уже оказали помощь.
– Напрасно ты затеваешь костер. У нас нет времени рассиживаться.
– О времени можешь не беспокоиться, – ответил Стейнольфур. Он ловко высек искры и подул сквозь плотно сжатые губы на трут, пока не вспыхнул огонь. – Твой брат вскоре попадет в руки врачевателя и выживет. Или умрет, если так будет угодно судьбе. Как ни старайся, тебе этого не изменить. А нам надо обработать твои раны.
Гейрмунн промолчал, но мысленно воззвал к норнам, которым предстояло решить дальнейшую участь Хамунна – если они уже не сделали это.
– Ну вот. Разгорелся, – сказал Стейнольфур, глядя на пламя. – Я же знаю: ты не за брата волнуешься. Тебя беспокоит отцовский гнев.
– Нет, я волнуюсь за брата, – хмуро возразил Гейрмунн.
Стейнольфур встал. Он скрестил руки, дожидаясь кивка Гейрмунна.
– Но и отцовский гнев меня тоже тревожит, – признался Гейрмунн.
Он сидел левым боком к костру. Тепло огня быстро проникло под одежду, но только слева. Правая часть тела по-прежнему дрожала от сырости и холода. Дрожь, пробиравшая спину, была сродни Гиннунгагапу[2].
– Когда отец увидит Хамунна, он спросит, где я, и обвинит в случившемся меня.
– Стоишь ты рядом или нет, отец все равно тебя обвинит, – сказал Стейнольфур, подходя к Гейрмунну.
С фьорда вернулся Шальги и принес два бурдюка чистой студеной воды.
– Кто тебя обвинит? – спросил парень, слышавший лишь часть разговора.
– Отец, – ответил Гейрмунн.
– А за что? – не унимался Шальги.
– За то, что сует нос не в свои дела, – сказал Стейнольфур. – Поищи-ка лучше камней и положи их в огонь.
Шальги посмотрел на Гейрмунна. Оба улыбнулись. Потом Шальги набрал камней нужной величины и разложил по краю костра нагреваться.
– Теперь посмотрим на твою рану, – объявил Стейнольфур.
Вместе с Шальги они сняли через голову кожаную тунику Гейрмунна, затем таким же манером стянули и шерстяную рубашку, стараясь не задеть раненую руку. Гейрмунн морщился от боли. Но чтобы увидеть рану, требовалось снять не только верхнюю одежду, но и нижнюю полотняную рубашку. Это оказалось не так-то просто. Ткань пропиталась кровью и прилипла к коже. Шальги побросал нагретые камни в бурдюки с водой, отчего та зашипела и забулькала. Вода быстро нагрелась