Мадикен не отвечает, она плачет. Но Лизабет кричит вместо сестры:
— Потому что у неё только одна сандалия, представляешь?
Мадикен делает вил, что не слышит. Но в конце концов не выдерживает, в конце концов сдаётся. Она обхватывает Альву обеими руками и рыдает от отчаяния из-за этого неудавшегося вечера и своих паршивых сандалий.
Аббэ догоняет их. Он стоит иа дороге в здоровенном пиджаке и, склонив голову набок, сочувственно смотрит на Мадикен. А потом говорит:
— Когда я стоял у костра, мне прямо по башке кто-то засвистал вот этой сандалькой. Может, она тебе подойдёт?
Если бы вдруг разорвалась бомба, Альва и то не смогла бы вздрогнуть сильнее. Она оторопело взирает на Аббэ и на сандалию Мадикен, которую он держит в руке. А потом вырывает у него сандалию и хватает мальчишку за шиворот.
— Ах ты, паршивец, у тебя, оказывается, всё это время была её сандалия, а ты нам ничего не говорил?!
Аббэ вырывается.
— Откуда же мне знать, что эта дрянь, которой мне заехали по башке, принадлежит Мадикен? Разве Мадикен сама не могла сказать?
— Ах, паршивец! — снова повторяет Альва.
Мадикен крепко спит в эту ночь. День выдался такой длинный, такой чудесный и такой ужасный. Бывают же иногда такие дни, думает девочка, засыпая.
На следующее утро она просыпается рано. Потому что Лизабет уже сидит в углу у печки и забивает в полено гвозди. Тут уж не поспишь.
Мадикен торопливо перегибается через край кровати и смотрит на обе свои сандалии, которые стоят рядом на полу. Милая Альва, она выполнила своё обещание: вычистила сандалии щёткой, намазала их кремом и отполировала до блеска, так что они выглядят как новые. Только кожа на них чуть-чуть потемнела, но этого почти совсем не заметно.
По крайней мере, мама ничего не замечает. Она приносит своим девочкам шоколад в постель, ведь нынче первое мая. И тут взгляд её падает на сандалии.
— Сегодня можешь их надеть, — говорит мама. — Когда мы отправимся смотреть, как наш папа идёт в колонне демонстрантов. И очень даже хорошо, что ты не надевала их вчера вечером, правда?
— Я надевала их вчера вечером, — признаётся Мадикен, и слёзы, стоявшие где-то поблизости, в три ручья начинают течь у неё из глаз.
Мама всё должна сейчас узнать. Самое плохое не то, что Мадикен без разрешения надела сандалии, самое плохое, что она хотела сделать это тайком, чтобы мама никогда ни о чём не догадалась.
— Зато одну сандалию она очень хороню сберегла, — вступается за сестру Лизабет, — потому что прыгала до дому на одной ноге. Правда, Мадикен?
Так мама узнаёт и об этом тоже.
Мама сидит и молчит с таким видом, словно, того и гляди, рассмеётся.
— Да-а, хороши у меня дочки, — замечает она наконец.
— А я тут причём? — удивляется Лизабет — Я сандалий без спросу не надевала.
— Сандалий-то ты не надевала. А вот бургомистерша шлёт тебе привет. Я встретила её вчера вечером в Павильоне.
— А-а-а. — произносит Лизабет — Но она же дура!
Мама не говорит ни слова довольно долго.
— Но ты всё-таки нас любишь? — робко спрашивает Мадикен.
— Ясно, любит, — неуверенно отвечает Лизабет.
И мама соглашается с ней:
— Ясно, люблю! Дурашки вы мои, что бы вы ни выдумали, ничего от этого не изменится. Никогда не изменится, никогда!
Лизабет ангельски улыбается.
— Я так и знала, — говорит она и, схватив молоток, вновь принимается долбить им по полену.
БЕДНОСТЬ БЕСПОМОЩНА — КАК ЭТО ПОНЯТЬ?
Папа рассказывал Мадикен о деньгах. О том, что значит иметь деньги и не иметь их. О том, что значит быть бедным, таким бедным, чтобы даже невозможно было прокормить своих детей. Подобных людей немало, говорит папа, и некоторые из них пишут ему в газету и просят о помощи.
Иногда после школы Мадикен забегает к папе в газету. Он сидит в редакционной комнате среди всей своей писанины, баночек с клеем, ручек и ножниц, Однажды она случайно прочитывает одно такое письмо, которое лежит на папином письменном столе. Какое же это письмо! В нём говорится только о болезнях и печалях, а в конце написано вот что:
«Пишу Вам всё это с горя и от отчаяния, что бедность так беспомощна».
Мадикен не понимает толком, что означают подобные слова, но ей кажется, что звучат они очень грустно.
— Бедность беспомощна — как это понять? — спрашивает она у папы.
И он объясняет ей, что тот, кто по-настоящему беден, словно бы связан по рукам и ногам, он ничего не может сделать. И если в его жизни что-нибудь случается: болезнь или какая-нибудь беда, то он совершенно беззащитен перед ними.
Мадикен долго сокрушается о том, что бедность так беспомощна, и потом нет-нет да и вспомнит о своём разговоре с папой.
Вот кто с удовольствием заполучил бы ну хоть чуть-чуть побольше денег, так это Альва.
— Почему я должна быть бедной, как церковная крыса? — говорит она.
И всё-таки, считает Мадикен, Альва ни капельки не кажется беспомощной. К тому же Альва нашла способ, как раздобыть целую кучу денег. Она купила себе лотерейный билет. И Мадикен сделала то же самое. Ей тоже хочется иметь целую кучу денег, ну да. Собственно говоря, устроила всё Альва, но это большая тайна, которую никто, кроме Мадикен и Альвы, не должен знать. Мадикен только достала из копилки две кроны, которые бабушка подарила ей в день рождения. Бабушка сказала, что внучка может купить на них всё, что захочет. Но ведь ничего лучше лотерейного билета и быть не может. Потому что после розыгрыша лотереи повалят такие деньги, что всё вокруг заблестит, говорит Альва.
Подобные слова звучат настолько удивительно, что Мадикен едва может поверить им.
— Это точно? — спрашивает она. — Ты можешь сказать «чёрт меня подери, если я вру»?
Когда хочешь уверить кого-то в правдивости своих слов, всегда надо так говорить, считает Мадикен. А в остальных случаях упоминать чёрта не годится, это она уяснила себе очень хорошо.
Но Альва не может с полной уверенностью обещать, что деньги обязательно повалят к ним.
— Ты не должна винить меня, если наша затея разлетится в пух и прах, — говорит она, — ведь ты сама хотела купить этот билет.
Во всяком случае, Мадикен и Альве весело по вечерам, когда они сидят в кухне и обдумывают, что будут делать со всеми своими капиталами.
— Если мне достанется самый большой выигрыш, — говорит Альва, — то ты придёшь ко мне на следующее утро в шесть часов и разбудишь меня. Обещаешь? И скажешь: «Вставай, Альва, разведи огонь в печи!»
— Зачем ещё? — удивляется Мадикен.
— Затем, что я тебе на это возьму и отвечу: «Нет, не встану!» А потом повернусь себе на другой бок и снова засну.
И тут Мадикен пугается. Ведь если Альве достанется самый большой выигрыш и она так разбогатеет, ей, может быть, не