— Супер! Я наберу тебя, чтоб ты сохранил мой номер.

— Как хочешь.

Гребаный Мартин Эддисон. Надо записать его как «Мартышкина Задница».

Я захожу в зал, и мисс Олбрайт тут же зовет нас на сцену.

— Так, мне нужны Фейгин, Плут, Оливер и мальчишки. Действие первое, сцена шестая. Поехали!

— Саймон! — Эбби обнимает меня и тыкает пальцами мне в щеки. — Никогда больше не бросай меня.

— Что я пропустил? — Я почти выдавливаю улыбку.

— Ничего, — бормочет она. — Но я в аду по имени Тейлор.

— Самый блондинистый круг ада.

Тейлор Меттерних. Худший вариант совершенства. Или темная его сторона.

Не знаю, как еще объяснить. Мне всегда кажется, что она сидит вечерами перед зеркалом и считает, сколько раз провела гребешком по волосам. Это человек, который отмечает тебя на фейсбучных постах, где спрашивает, как ты написал тест по истории. Но не для поддержки. Просто хочет знать оценку.

— Так, мальчишки, — говорит мисс Олбрайт. Смешно, потому что технически под это описание на сцене подходит только Кэл Прайс и мы с Мартином. — Потерпите, нам надо заняться расстановкой.

Она смахивает челку с глаз и убирает за ухо. Мисс Олбрайт очень молода для учительницы и носит ярко-рыжие, прямо огненно-рыжие волосы.

— Действие первое, сцена шестая — это сцена кражи, верно? — спрашивает Тейлор, потому что она вдобавок из тех, кто задает вопросы, только чтобы показать, что им уже известен ответ.

— Верно, — отвечает мисс Олбрайт. — Погнали, Кэл.

Кэл — режиссер-постановщик. Он, как и я, учится в одиннадцатом классе и постоянно таскает с собой аккуратную копию сценария с двойным интерлиньяжем и кучей карандашных пометок на полях в гигантской синей папке. Забавно, его работа — командовать нами и все время истерить, а он при этом не самый властный человек, которого я когда-либо встречал. Говорит он негромко, с настоящим южным акцентом, который очень редко можно услышать в Атланте.

А еще у него классная небрежная челка, каштановые волосы и темные глаза цвета океана. Никаких слухов до меня не доходило, но меня не покидает ощущение, что есть в нем что-то гейское.

— Значит, так, — начинает мисс Олбрайт. — Плут только что подружился с Оливером и ведет его в убежище, чтобы познакомить с Фейгином и мальчишками. Ваша цель?

— Показать ему, кто тут главный, — говорит Эмили Гофф.

— Позлить его? — предполагает Мила Одом.

— Так точно. Он новенький, и вы его за это проучите. А еще он задрот, поэтому вы хотите его запугать и обобрать.

Раздаются смешки. Для учительницы мисс Олбрайт довольно крута.

Она и Кэл расставляют нас по местам (мисс Олбрайт называет этот процесс живой картиной). Они хотят, чтобы я лег на платформу, опершись на локоть, и подбрасывал мешочек с монетами. Когда выйдут Плут и Оливер, мы все должны будем вскочить и потянуться за сумкой Оливера. У меня появляется идея после этого засунуть сумку себе под рубашку и, пошатываясь, прогуляться по сцене, держась за поясницу, как беременный. Мисс Олбрайт в восторге.

Все заливаются смехом, и, клянусь, я давно не чувствовал себя так превосходно. Подсвечена только сцена, наши глаза горят, и мы пьяны от смеха. В этот миг я немного влюбляюсь в каждого. Даже в Тейлор.

И даже в Мартина. Он улыбается, поймав мой взгляд, и я не могу не улыбнуться в ответ. Серьезно, он такой придурок, но такой нескладный, суетливый и смешной, что моя ненависть к нему немного угасает.

Так что да. Стихов в его честь я писать не стану. И что сказать Эбби, я не знаю. Без понятия. Но, наверное, что-нибудь придумаю…

Репетиция заканчивается, но мы с Эбби остаемся сидеть на одной из платформ и болтаем ногами, наблюдая, как мисс Олбрайт и Кэл делают пометки в большой синей папке. Автобус до южного округа отправляется только через пятнадцать минут, а дома Эбби окажется еще через час. Она и многие другие темнокожие ребята ежедневно проводят в дороге больше времени, чем я за всю неделю. Сегрегация в Атланте. Никто никогда не говорит об этом.

Эбби зевает и вытягивается на платформе, подложив руку под голову. На ней — колготки и короткое платье с пестрым узором, а на левом запястье — куча фенечек.

Мартин сидит напротив сцены недалеко от нас, нарочито медленно застегивает рюкзак и будто бы специально не смотрит в нашу сторону.

Эбби закрыла глаза. Рот у нее такой формы, что она всегда как будто улыбается. И пахнет от нее гренками. Не будь я геем… Кажется, я понимаю. Понимаю, почему она так нравится другим парням.

— Эй, Мартин, — зову я его, и голос мой звучит странно. Он поднимает голову. — Идешь завтра к Гаррету?

— Э-э. Типа, на тусовку?

— Будет вечеринка в честь Хэллоуина. Приходи. Я пришлю тебе адрес.

Кинуть эсэмэсочку Мартышкиной Заднице — делов-то.

— Ага, посмотрим, — отвечает Мартин.

Он подается вперед, пытается встать и тут же спотыкается о свой развязавшийся шнурок. Но потом находится и делает вид, что это такое танцевальное движение. Эбби смеется, Мартин улыбается и — я сейчас не шучу — кланяется. Без комментариев. Видимо, граница между смехом над кем-то и смехом с кем-то очень мутная. И, по-моему, Мартин — олицетворение этой границы.

Эбби поворачивается ко мне и произносит:

— Не знала, что вы с Марти дружите.

Черт подери. Да это же самое уморительное, что я слышал в своей жизни.