Его отец приносил домой три официальных газеты и сам фонтанировал той коммунистической пропагандой, которая там печаталась. НКВД со временем превратился в КГБ, и Антон Гордиевский продолжал верно служить в переименованном ведомстве. Мать Олега оказывала тихое сопротивление, которое лишь изредка прорывалось наружу короткими желчными замечаниями, бросавшимися в сторону. При советской власти религия оказалась вне закона, и мальчиков воспитывали атеистами, но бабушка со стороны матери умудрилась тайно крестить Василия в Русской православной церкви. Она крестила бы и Олега, если бы ей не помешал Антон, который случайно обо всем узнал и ужаснулся.
Олег Гордиевский рос в сплоченной, любящей семье, проникнутой двуличием. Антон Гордиевский свято чтил партию и провозглашал себя бесстрашным поборником коммунизма, но в душе оставался маленьким и насмерть перепуганным человеком, которому довелось стать свидетелем ужасных событий. Ольга Гордиевская, идеальная жена кагэбешника, скрывала презрение и неприязнь к советскому строю. Бабушка Олега тайно поклонялась незаконному, запрещенному властью Богу. Никто из взрослых в семье не открывал своих истинных чувств — ни друг другу, ни кому-либо еще. В удушливо конформистской атмосфере сталинской России можно было втайне вынашивать инакомыслие, но говорить об этом начистоту было слишком опасно — даже в семейном кругу. с раннего детства Олег видел, что вполне можно вести двойную жизнь — любить своих близких и одновременно скрывать от них свое истинное «я», представляться внешне одним человеком, а внутри оставаться совсем другим.
Олег Гордиевский окончил школу с серебряной медалью. Он был комсомольским вожаком, сведущим, умным, спортивным, не задающим лишних вопросов и ничем не примечательным юношей — типичным продуктом советской системы. Но еще он научился отделять главное от всего остального и раскладывать все по полочкам. Его отец, мать и бабушка были людьми скрытными и умели маскироваться — каждый на свой лад. Юный Гордиевский вырос среди секретов.
В 1953 году умер Сталин. Через три года, на ХХ съезде партии, его преемник Никита Хрущев разоблачил злодеяния тирана. Для Антона Гордиевского это стало большим ударом. По мнению его сына, официальное осуждение Сталина «в значительной степени подорвало идейные и философские основы его жизни». Гордиевскому-старшему не понравилось, в какую сторону стала меняться Россия. Гордиевский-младший, напротив, перемены оценил.
Хрущевская оттепель оказалась короткой и неполной, и все же в этот период подлинной либерализации произошло ослабление цензуры, вышли на свободу тысячи политзаключенных. От вольного духа того времени закружилась голова у всех русских, кто был молод и полон надежд.
В 17 лет Олег поступил в престижный Московский государственный институт международных отношений (МГИМО). Там, опьяненный новой атмосферой, он вступал со сверстниками в серьезные дискуссии о том, как строить «социализм с человеческим лицом». Порой он заходил чересчур далеко. Похоже, он глубоко впитал материнский нонконформизм. Однажды он сочинил наивную речь о защите свободы и демократии, хотя едва ли понимал по-настоящему смысл этих слов. Олег записал ее на пленку в лингафонном кабинете и дал послушать нескольким студентам. Те пришли в ужас. «Уничтожь это сейчас же, Олег, и никогда больше не упоминай о таких вещах». Тогда он тоже внезапно испугался и подумал: а вдруг кто-то из однокурсников уже настучал властям о его «радикальных» взглядах? Ведь у КГБ имелись внутри института свои осведомители.
Пределы хрущевского реформаторства были жестко продемонстрированы в 1956 году, когда советские танки въехали в Венгрию, чтобы подавить восстание против местного просоветского режима, вспыхнувшее по всей стране. Несмотря на тотальную советскую цензуру и пропаганду, новости о крахе мятежа просачивались в СССР. «Все тепло куда-то сдуло, — вспоминал потом Олег тогдашнее закручивание гаек. — Опять пришла стужа».
Московский государственный институт международных отношений был самым престижным в СССР высшим учебным заведением — Генри Киссинджер называл его «русским Гарвардом»[3]. Подчинявшийся Министерству иностранных дел институт был масштабным учебным полигоном для будущих дипломатов, ученых, экономистов, политиков — и шпионов. Гордиевский изучал историю, географию, экономику и международные отношения, причем все это — сквозь искажающую призму коммунистической идеологии. Обучение в институте велось на пятидесяти шести языках — такого не было больше ни в одном университете мира. Владение языками прокладывало верную дорогу в КГБ и сулило зарубежные поездки, которые так манили Олега. Уже хорошо зная немецкий язык, он записался на английский, но группы оказались переполнены. «Учи шведский, — посоветовал ему старший брат, уже служивший в КГБ. — Это ключ от всей Скандинавии». Гордиевский внял его совету.
В институтской библиотеке имелись некоторые иностранные газеты и журналы, которые, пускай и проходили жесткую цензуру, все же позволяли хоть мельком ознакомиться с происходящим в мире. Их-то Гордиевский и начал читать, стараясь делать это незаметно, потому что проявление чрезмерного интереса к Западу само по себе давало повод для подозрений. По ночам он иногда тайком слушал зарубежное вещание BBC или «Голос Америки», силясь что-то разобрать за радиопомехами (глушилки были одной из форм советской цензуры), и пытался напасть на «первые слабые следы правды».
Как это свойственно всем людям, в позднейшие годы Гордиевский смотрел на собственное прошлое сквозь призму обретенного опыта, и потому ему представлялось, будто он всегда втайне вынашивал семена неповиновения, будто его судьба была изначально заложена в его характере. Это было не так. В студенческие годы он был убежденным коммунистом и мечтал, по примеру отца и брата, служить Советскому государству в КГБ. Венгерское восстание сильно подействовало на его юношеское воображение, но революционером он от этого не сделался. «Я оставался внутри системы, но разочарование во мне росло». В этом он мало чем отличался от множества тогдашних студентов.
В 19 лет Гордиевский занялся бегом по пересеченной местности. Что-то в этом одиночном виде спорта притягивало его — особый ритм длительных физических усилий, возможность посоревноваться с самим собой вдали от чужих взглядов, испытать пределы собственной выносливости. Олег бывал и общительным, нравился девушкам и сам умел флиртовать. Он был хорош собой: открытое лицо с довольно мягкими чертами, зачесанные назад волосы. В минуты покоя выражение его лица приобретало суровость, но когда в глазах загорался мрачный юмор, все лицо вдруг оживало. с друзьями Олег держался вполне по-компанейски, и все же чувствовалась в нем какая-то скрытность. Он не был одиночкой или нелюдимом, но любил побыть в одиночестве. Он редко обнаруживал свои чувства. Одержимый тягой к самосовершенствованию, Олег считал, что бег по пересеченной местности помогает «вырабатывать характер». И бегал часами по московским улицам и паркам — наедине со своими мыслями.
Среди немногих