С обеих сторон я слышу планировщиков – группу из четырех заключенных: Адама Кассвелла, Фултона Конвея и Винчестера Шора слева от меня и Вудса Рафку справа, – которые обсуждают способы побега, и идеи их варьируются от абсурда «использовать технологию полета дронов, чтобы пролететь над стенами» до гениальности «координированная атака с использованием Отсрочки и угоном Мрачного поезда». Они, как и все, знают, что сбежать из Аркана невозможно, и знают, что все наши разговоры записываются, и что, хоть это и незаконно, правительство беспрепятственно может получить доступ к микрокамерам, имплантированным в наши лбы.
Но несмотря на весь беспорядок и гул, я слышу громкий голос, кричащий снова и снова о том, что хочет меня убить. Он постоянно повторяет мое имя: с момента, когда задняя стена открывается, и до самого ее закрытия. Каждый божий день.
– Лука Кейн, – хрипло кричит он, – я убью тебя. Лука Кейн, я тебя убью!
Парень, что выкрикивает эти слова, прибыл в Аркан на следующий день после меня, и все эти семьсот тридцать шесть дней он клянется убить меня. Признаю, поначалу меня это пугало, я не покидал свою камеру больше чем на секунду: выходил во двор и тут же возвращался. По такому поведению Хэппи понимала, что я больше не хочу выходить на улицу, и задняя стена закрывалась, оставляя меня одного в тишине. Но вскоре я понял, как был глуп: парень никак не мог до меня добраться, он не мог пройти огромные стены, разделяющие нас: они слишком высоки, а дроны выстрелили бы в него весь яд, если бы он попытался.
Надзиратель сказала мне, что парня зовут Тайко Рот. Самое ужасное, что я понятия не имею, кто он и почему так жаждет убить меня.
Наконец стена поднимается до потолка, и я выбегаю во двор. Я бегу так быстро, как только могу. Чем ближе я к колонне в центре, тем выше она кажется; я замедляюсь, чтобы коснуться ладонью холодного бетона и броситься назад в сторону своей камеры. Бег в центр и обратно занимает менее двадцати секунд, и я повторяю этот круг снова и снова; дыхание становится резким от острой боли в горле, ноги горят. Я чувствую, как в легких накапливается молочная кислота, но ускоряюсь, подавляя боль. Это мой акт восстания: так я говорю правительству, что думаю об их застенках.
Я снова бегу в центр; стены, отделяющие меня от соседних дворов, так близки, что я могу их коснуться. Невольно я вспоминаю о свободной камере справа – она пуста вот уже два дня. Раньше в ней жил Мэддокс Фэйрфакс, мой лучший друг, из Убогих, которого через три месяца должны были перевести в Блок. Мэддокс испытал удачу на одиннадцати Отсрочках, до своей последней операции. Они забрали его глаза и заменили прототипом протезов – смесью технологий и выращенных в лаборатории тканей. Какое-то время новые глаза работали. Когда он вернулся в Аркан, его мучили ужасные боли, швы и воспаление были еще свежими, но он с одного взгляда от стены до стены мог назвать мне точные размеры своего двора, он сразу мог сказать, сколько литров воды заполнили трубу для жатвы, а если над нами пролетал самолет, умудрялся назвать точную его высоту, направление и скорость.
Пока однажды Мэддокс не перестал быть собой. Его тело стало отторгать протезы, в тканях началось заражение. Его увезли на Мрачном поезде для наблюдений, и он так и не вернулся.
Вот в чем заключается риск, если мы соглашаемся на Отсрочку. Ты молишься о нанотехнологическом испытании, вакцинации или косметической инъекции, которая удаляет все волосы на теле или меняет цвет глаз, но время от времени заключенных забирают на Отсрочку, и когда они возвращаются и задняя стена открывается, то мы слышим их крики в агонии, потому что врачи забрали у них ноги, или легкие, или сердце и заменили чем-то новым, роботизированным.
Отсрочки служат для блага Совершенных. Испытания проводят для тестирования новых продуктов, которые делают жизнь богатых лучше; все мы в Аркане просто морские свинки для богачей.
Я думаю о Мэддоксе, о том, как он поддерживал меня первые несколько недель после суда, когда Хэппи обвинила меня в предумышленном совершении преступлений и признала виновным.
Мэддокс заговорил со мной на четвертый день моей жизни в Аркане, когда я впервые осмелился выйти во двор дольше, чем на секунду. Мы говорили об Отсрочках, о том, что лучше отказаться от них и принять казнь, чем подчиняться воле правительства, но мы оба знали, что отказаться было практически нереально. Выбрать смерть – это как плюнуть надежде в лицо, и каким бы глубоким ни было отчаяние, надежда всегда остается.
Когда шесть месяцев спустя (после первой операции, обязательной для всех, по имплантации технологии, предотвращающей побег) наступило время настоящей Отсрочки, я долго смотрел на экран, понимая, что вот сейчас приму контракт на Отсрочку, и это будет ампутация, или замена кости, или новая синтетическая кровь вместо моей собственной; я думал, что у меня ничего не получится и я умру в агонии и муках. Ученые в Терминале, где руководят Отсрочками, не убивают милостиво. Они приводят пациента для исследования, а затем наблюдают за ним круглосуточно, пока он не умрет. Они даже не предлагают обезболивающих. Они изучают каждую секунду материала, отснятого на камеры, наблюдая, как тело отвергает новую конечность, как новая поджелудочная железа не приживается или как разрываются укрепленные вены. Они фиксируют уровень боли пациента и то, как его тело реагирует на неудавшийся эксперимент, а затем корректируют испытание и проводят его на другом заключенном.
Говорят, в Блоке еще хуже. Там Отсрочка проводится раз в шесть недель, а не раз в шесть месяцев. Блок – это новое оборудованное здание, строительство которого закончили семь лет назад. Мало известно о том, что происходит в его стенах, но ходят слухи, ужасающие слухи о пытках, боли и условиях намного хуже, чем в Аркане. Заключенных отправляют в Блок, когда им исполняется восемнадцать. Мне осталось семьсот тридцать дней до совершеннолетия.
Отбрасывая все мысли об Отсрочках, о Блоке, смертных приговорах и Мэддоксе, я просто бегу. Наконец, обессиленный, я упираюсь в стену,