Хук не раскрыл рта, продолжая смотреть на лорда Слейтона. В камине треснуло полено, посыпались искры.
– И все же, черт тебя раздери, ты лучший стрелок, каких я знал, – нехотя договорил его светлость. – Дай сюда стрелу.
Хук взял с дубовой столешницы стрелу с серыми перьями и подал ее лорду Слейтону.
– Оперение отскочило в полете?
– Похоже на то, господин.
– Не умеешь делать стрелы, а, Хук?
– Делаю, но плохо. Не получается заузить древко как надо.
– Тебе нужен скобель получше, – заметил лорд Слейтон, проверяя оперение на прочность. – Так откуда стрела? От пришлых охотников?
– Один из таких стрелял вашу дичь, господин, – осторожно сказал Хук. – Я его убил на той неделе.
– Не твое дело их убивать, твое дело тащить их в усадьбу, а убивать буду я.
– Паршивец застрелил лань в Дроздовом лесу и хотел сбежать, – объяснил Хук. – Пришлось всадить ему стрелу в спину. Я его зарыл за Касселовой горой.
– Что за человек?
– Бродяга, мой господин. Наверное, куда-то пробирался. При нем ничего не было, только лук.
– Лук и стрелы с серым оперением, – процедил его светлость. – Твое счастье, что битюг уцелел. Иначе пришлось бы тебя повесить.
– Цезаря едва задело, – небрежно проговорил Хук. – Одна царапина на шкуре.
– Откуда тебе знать, если ты там не был?
– Слыхал в деревне, мой господин.
– Я тоже кое-что слыхал, Хук, – откликнулся лорд Слейтон. – Отстань наконец от Перрилов! Слышишь? Оставь их в покое!
Хук мало во что верил и все же умудрился вбить себе в голову, что проклятие, осложнявшее его жизнь, исчезнет только со смертью Перрилов. В чем оно состояло – он толком не знал: не считать же проклятием беспокойное чувство, будто жизнь не ограничивается лишь заботами поместья. Однако всякий раз, как он подумывал сбежать от лорда Слейтона, ему становилось не по себе, словно от ощущения невидимой и непостижимой беды – признака проклятия. Других способов избавиться от него, кроме как убийство, Хук не знал.
– Слушаюсь, мой господин.
– Слушаешь и повинуешься, – уточнил лорд Слейтон, выбрасывая стрелу в камин, где она через миг вспыхнула ярким пламенем.
«Хорошая стрела, зря пропадает», – мелькнуло в голове Хука.
– Сэр Мартин тебя не любит, – понизил голос лорд Слейтон и повел глазами в сторону галереи, словно спрашивая, там ли еще его жена. Хук в ответ едва заметно покачал головой. – Не догадываешься за что?
– Он мало кого любит, господин, – уклончиво ответил Хук.
Лорд Слейтон задержал на нем взгляд.
– А насчет Уильяма Сноболла ты прав. Он слабеет. Все мы старимся, Хук, и мне понадобится новый сентенар. Ты понимаешь, о чем я?
Сентенаром – сотником, главным над лучниками, – Уильям Сноболл был всегда, сколько Хук себя помнил. Совмещая эту службу с должностью управляющего поместьем, Сноболл нажил состояние больше, чем любой другой из людей лорда Слейтона.
– Понимаю, господин, – кивнув, пробормотал Хук.
– Сэр Мартин мечтает видеть новым сотником Тома Перрила. Однако он боится, что я назначу тебя, Хук. С чего ему так думать, я и понятия не имею. А ты?
Хук посмотрел в лицо его светлости, борясь с соблазном спросить, насколько близко тот знавал его мать, но подавил искушение.
– Не знаю, господин, – вместо этого сдержанно проговорил он.
– Так что в Лондоне, Хук, будь осторожен. Сэр Мартин будет с вами.
– В Лондоне?..
– Я получил распоряжение отправить туда своих лучников. Ты бывал в Лондоне?
– Нет, господин.
– Теперь побываешь. Мне не сказано о цели: я посылаю лучников лишь потому, что так велел король. Может, он задумал воевать? Не знаю. Если и вправду грозит война – я не намерен ждать, пока мои люди друг друга прикончат. Бога ради, Хук, не добивайся, чтоб я тебя повесил.
– Я постараюсь, мой господин.
– Теперь иди. Скажи Сноболлу, пусть войдет. Ступай.
В январе по-прежнему стоял холод. После короткой рассветной метели низкое небо в тот день выглядело тяжелым и, несмотря на утренний час, по-вечернему сумрачным. Поверх тростниковых крыш лежал иней, а те немногие лужи, что еще не превратились в разбитое башмаками грязное месиво, покрывал тонкий ледок. Ник Хук – длинноногий, широкоплечий, темноволосый и хмурый – сидел у харчевни в компании семерых сослуживцев, включавшей его брата и обоих Перрилов. На нем были высокие, по колено, сапоги со шпорами, две пары штанов для тепла, подбитая шерстью кожаная куртка и короткий льняной налатник с изображением золотого полумесяца и трех золотых звезд – гербовых символов лорда Слейтона. У всех восьмерых бойцов поверх одинаковых налатников – грязных и потертых, так что прохожему пришлось бы вглядываться, чтобы различить полумесяц со звездами, – висели на поясе кошель, длинный кинжал и меч.
Прохожие, впрочем, не вглядывались: с вооруженными людьми в гербовых налатниках хлопот не оберешься, а уж тем более со стрелками. Пусть при них нет луков, но с первого взгляда на широкие плечи становится ясно, что каждый из таких оттянет тетиву боевого лука на добрый ярд и не поморщится.
Лучников в Лондоне боялись, и этот страх, едкий, как вонь нечистот, и стойкий, как запах древесного дыма, пропитывал собой все улицы, заставляя обывателей накрепко запирать двери. Даже попрошайки куда-то подевались, а немногие смельчаки, отваживающиеся выйти из дому – их-то россказни и породили страх, – норовили прошмыгнуть мимо стрелков по дальнему краю дороги.
– Господи ты боже мой, – длинно выдохнул Ник Хук, нарушая общее молчание.
– Хочешь молиться – иди в церковь, выродок, – огрызнулся Том Перрил.
– Сначала нагажу твоей матери на голову, – буркнул Хук.
– Заткнитесь оба, – вмешался Уильям Сноболл.
– Чего мы тут высиживаем? – проворчал Хук. – Сдался нам этот Лондон!
– Сидишь себе – ну и сиди, не ной, – осадил его Сноболл.
Харчевня стояла на углу тесной улочки, выходившей на торговую площадь. Вывеска гостиницы – резное раскрашенное изображение быка – свисала с мощного бруса, отходящего от фронтона здания и опирающегося на крепкую стойку, врытую в землю посреди площади. Вокруг площади тут и там виднелись лучники в гербовой одежде, прибывшие в Лондон по приказу своих господ. Самих господ, впрочем, здесь никто не видел. Два священника, тащившие по охапке пергаментных свитков, пробирались по дальней стороне улочки, косясь на лучников. Где-то в городе ударил колокол. Том Перрил сплюнул, и один из священников чуть не споткнулся.
– Господи, чего ж мы тут торчим-то? – простонал Роберт Перрил.
– Господь не скажет, – процедил Сноболл. – Хотя, говорят, наше дело Ему явно угодно.
Богоугодное дело состояло в том, чтобы охранять угол между улицей и рыночной площадью, преграждая путь в обе стороны и женщинам, и мужчинам. Приказ не относился к священникам, конным рыцарям и знати – только к простому люду, а простому люду и без того хватало ума сидеть по домам. Какие-то оборванцы тащили на площадь семь ручных повозок с дровами, бочками, камнями и длинными бревнами, но так как оборванцев сопровождали конные латники в